– Дорогая, – нравоучительно указал Престейн. – Твои слова недостойны скромной девушки. Я бы огорчился, любовь моя, если бы у тебя появилось романтическое влечение к такому парвеню, как этот Формайл.
В зал стали джантировать слуги, повара, официанты, лакеи, камердинеры, кучера, горничные. Все они были пристыжены своим паническим бегством.
– Вы бросили свои посты. Это не будет забыто, – холодно отчеканил Престейн. – Моя безопасность и моя честь снова в ваших руках. Берегите их. Леди Оливия и я удаляемся на покой.
Он взял дочь под локоть и помог ей подняться по лестнице, ревностно охраняя свою ледяную принцессу.
– Кровь и деньги, – пробормотал Престейн.
– Что, папа?
– Я подумал о семейном пороке, Оливия. Какое счастье, что ты не унаследовала его.
– Что за порок?
– Тебе незачем знать. Это все, что у нас есть общего с Формайлом.
– Значит, он испорчен? Я почувствовала. Как Борджиа, ты сказал. Безнравственный Борджиа, с черными глазами и печатью на лице.
– С печатью?
– Да. Я видела странный узор, какие-то линии… не обычную электрическую сеть нервов и мышц, а что-то, наложенное поверх. Фантастическое, чудовищно порочное клеймо… Не могу выразить словами. Дай мне карандаш. Я попробую нарисовать.
Они остановились перед чиппендельским секретером. Престейн достал плиту оправленного в серебро хрусталя. Оливия прикоснулась к ней кончиком пальца; появилась черная точка. Она повела палец, и точка превратилась в линию. Быстрыми штрихами она набросала кошмарные завихрения дьявольской тигриной маски.
Саул Дагенхем покинул затемненную спальню. Через секунду ее залил свет, излучаемый стеной. Казалось, гигантское зеркало отражало покои Джизбеллы, но с одним причудливым искажением. В постели лежала Джизбелла, а в отражении на постели сидел Дагенхем. Зеркало было на самом деле свинцовым стеклом, разделяющим две одинаковые комнаты. Дагенхем только что включил в своей свет.
– Любовь по часам, – раздался в динамике голос Дагенхема. – Отвратительно.
– Нет, Саул. Нет.
– Низко.
– Снова нет.
– Горько.
– Нет. Ты жаден. Довольствуйся тем, что имеешь.
– Богу известно, это больше, чем я когда-либо имел. Ты прекрасна.
– Ты любишь крайности… Спи, милый. Завтра едем кататься на лыжах.
– Нет, мои планы изменились. Надо работать.
– Саул… ты ведь обещал. Достаточно работы, волнений и беготни. Ты не собираешься сдержать слово?
– Не могу. Идет война.
– К черту войну. Ты уже в полной мере пожертвовал собой. Что еще они могут требовать от тебя?
– Я должен закончить работу.
– Я помогу тебе.
– Нет. Не вмешивайся в это.
– Ты мне не доверяешь.
– Я не хочу тебе вреда.
– Ничто не может повредить нам.
– Фойл может.
– Ч-что?..
– Формайл – Фойл. Ты знаешь это. Я знаю, что ты знаешь.
– Но я никогда…
– Да, ты мне не говорила. Ты прекрасна. Так же храни верность и мне, Джизбелла.
– Тогда каким образом ты узнал?
– Фойл допустил ошибку.
– Какую?
– Имя.
– Формайл с Цереса? Он купил его.
– Но Джеффри Формайл?
– Просто выдумал.
– Полагает, что выдумал… Он его помнит. Формайл – имя, которое используют в Мегалане. В свое время я применял к Фойлу все пытки Объединенного Госпиталя в Мехико. Имя осталось глубоко в его памяти и всплыло, когда он подыскивал себе новое.
– Бедный Гулли.
Дагенхем улыбнулся.
– Да. Как мы ни защищаемся от внешних врагов, нас всегда подводят внутренние. Против измены нет защиты, и мы все предаем себя.
– Что ты собираешься делать, Саул?
– Покончить с ним, разумеется.
– Ради двадцати фунтов ПирЕ?
– Нет. Чтобы вырвать победу в проигранной войне.
– Что? – Джизбелла подошла к стеклянной перегородке, разделяющей комнаты. – Саул, ты? Патриотичен?
Он кивнул, почти смущенно.
– Странно. Абсурдно. Но это так. Ты изменила меня полностью. Я снова нормальный человек.
Он прижал лицо к стене, и они поцеловались через три дюйма свинцового стекла.
Море Спокойствия идеально подходило для выращивания анаэробных бактерий, редких плесеней, грибков и прочих видов микроорганизмов, требующих безвоздушного культивирования и столь необходимых медицине и промышленности.
«Бактерия, Инк.» была огромной мозаикой возделанных полей, разбросанных вокруг скопления бараков и контор. Каждое поле представляло собой гигантскую кадку ста футов высотой и не более двух молекул толщиной. За день до того, как линия восхода, ползущая по поверхности Луны, достигала Моря Спокойствия, кадки наполнялись питательной средой. На восходе – резком и слепящем на безвоздушном спутнике – их засевали, и на протяжении следующих четырнадцати дней непрерывного солнца лелеяли, прикрывали, подкармливали мельтешащие фигурки полевых рабочих в скафандрах. Перед заходом урожай снимали, а кадки оставляли на мороз и стерилизацию двухнедельной лунной ночи.
Джантация была не нужна для этой кропотливой работы. «Бактерия, Инк.» нанимала несчастных, неспособных к джантации, и платила им жалкие гроши. Самый непрестижный труд; занимались им отбросы и подонки со всей Солнечной системы. И бараки «Бактерии, Инк.» во время вынужденного четырнадцатидневного безделья напоминали ад. Фойл убедился в этом, войдя в барак № 3.
Ему открылась ужасающая картина. Большое помещение ходило ходуном. Две сотни мужчин жрали, пили, сидели, лежали ничком, тупо смотрели на стены, плясали и горланили. Между ними сновали шлюхи и пронырливые сводники, профессиональные игроки с раскладными столиками, торговцы наркотиками, ростовщики и воры. Клубы табачного дыма перекрывали вонь пота, сивухи и Аналога. На полу валялись безжизненные тела, разбросанное белье, одежда, пустые бутылки и гниющая пища.
Дикий рев отметил появление Фойла, но это его не удивило.
– Кемпси? – спокойно сказал он первой искаженной роже, возникшей в сантиметрах от его лица. И вместо ответа услышал хохот. Он улыбнулся и сунул банкноту в сто кредиток. – Кемпси? – спросил он другого. И вместо ответа услышал проклятья. Но он снова заплатил и безмятежно стал проталкиваться вглубь, спокойно раздавая банкноты в благодарность за насмешки и оскорбления. В середине барака он нашел того, кого искал, – капо, огромного, чудовищно безобразного зверя. Громила возился с двумя проститутками и лакал виски, подносимое льстивыми руками лизоблюдов.
– Кемпси? – обратился Фойл на незабытом языке отродья городских трущоб. – Нужно Роджера Кемпси.
– Тебе ни шиша не нужно, – ответил громила, выбрасывая вперед огромную лапу. – Гони монету.
Толпа радостно взревела. Фойл оскалился и плюнул ему в глаз. Все испуганно застыли. Громила отшвырнул проституток и яростно кинулся на Фойла. Через пять секунд он ползал на полу; Фойл придавил его шею ногой.
– Нужно Кемпси, – ласково проговорил Фойл. – Сильно нужно. Лучше скажи, а не то конец тебе, и все.
– В уборной! – прохрипел громила. – Отсиживается. Он всегда там…
Фойл презрительно швырнул остаток денег и быстрым шагом прошел в уборную. Кемпси скорчился в углу, прижав лицо к стене, глухо постанывая в однообразном ритме, очевидно, не первый час.
– Кемпси?
Ему ответило мычание.
– Что такое, ты?
– Одежда… – всхлипнул Кемпси. – Одежда. Везде. Повсюду. Одежда. Как грязь, как блевотина, как дерьмо… Одежда. Кругом одежда.
– Вставай. Вставай, ты.
– Одежда. Везде одежда. Как грязь, как блевотина, как дерьмо…
– Кемпси, очнись. Меня прислал Орель.
Кемпси перестал стонать и повернул к Фойлу распухшее лицо.
– Кто? Кто?
– Меня прислал Орель. Я помогу тебе. Ты свободен. Уносим ноги.
– Когда?
– Сейчас.
– Благослови его Бог! О Господи, благослови!..
Кемпси неуклюже запрыгал, исцарапанное багровое лицо расплылось в искаженной улыбке. Он надтреснуто смеялся и скакал; Фойл вывел его из уборной. Но в бараке Кемпси
