– Выберемся тут, – пояснил Олаф. – А то мало ли, раз по вашу душу скачут нехорошие люди, про тракт лучше сразу забыть. К тому же, там поле вокруг. Сойдем – следы будут. Такая толпа конных, траву точно примнем – зоркий глаз выследит. А на камнях следы не остаются, так что где мы в городе сошли с прашпекта, никто не поймет.
– Проспекта, – поправил Патрик.
Олаф сразу набычился:
– Простите, таких слов не знаю. Не баронский сынишка, простите.
– Ну так выучите на досуге. Вдруг и правда сделаю вас бароном после победы, а то и целым графом. Выйдете на светский раут – а хорошим манерам не обучены. Неудобно перед дамами получится, согласитесь. Это вам не пейзанок на сеновале щупать. Аристократу положен лоск.
Разбойник замолчал и, по всей видимости, глубоко задумался.
В течении следующих двух часов беглецы двигались через пустошь, медленно удаляясь от Гвенриора. Олаф выбрал направление, отклоняющееся к северо-западу, так что постепенно старый Хейсенский тракт остался за спиной, по левую руку. Вскоре его скрыла очередная холмистая гряда, поросшая кустарником, и можно было надеяться, что с дороги путешественников не увидят даже при помощи бинокля. Тем не менее Делвин поручил солдатам, находящимся в аръергарде, оглядываться на случай, не появились ли все же преследователи.
По мере отдаления от Гвенриора голая каменистая возвышенность, в середине которой он стоял, сменилась поросшей дикими травами низиной. Грунт улучшился, и ехать стало значительно проще. Вокруг раскинулись зверобой и чистотел, молочай и василек, отцветали поздние одуванчики. В воздухе стоял пьянящий запах пыльцы. Погода улучшилась, тучи согнало с неба и в синих прорехах облаков вновь выступило пока еще щадящее июньское солнце.
– Хорошо здесь! – воскликнула Марта, с восхищением оглядывая травяной простор.
Девушка понемногу пришла в себя. По крайней мере, ее перестало колотить, и руки, которыми она держала Патрика за пояс, больше не дрожали.
– Это еще что, благородная леди! – с энтузиазмом подхватил Олаф. – Неделя-другая, дожди пройдут, солнце ударит, и станет похуже. Такой солнцепек, пошевелиться станет лень, не то что на дорогах всяких оболтусов высматривать. Зато в тени у речки, с бурдюком хмельной медовухи из ближайшего села – самое милое дело, знаете ли, – он мечтательно зажмурился. – Весельчак Стив всегда разрешает нам хорошо отдохнуть. Говорит, если человек не отдохнет, то и работать потом не сможет, хоть семь жил из него вытяни.
– Весельчак Стив умер, – неожиданно нарушил свое прежнее молчание Кельвин. – Так что «разрешал» и «говорил». Упоминай его в прошедшем времени, друг.
– И то верно. Забылся, – стушевался Олаф.
– Вы, молодой человек, смотрю, неплохо образованы, – обратился к Кельвину Патрик. – Для головореза и бродяги, хотя бы. Ваш приятель выражается куда более просторечно.
Кельвин повернул голову и на графе Телфрине остановился холодный немигающий взгляд серых глаз. Судя по тому как держится и как щурится – весьма хороший стрелок. А вот какой из него фехтовальщик, сказать пока сложно.
– Я не более молод, чем ваш капитан, сударь. Хотя надеюсь, и не более стар.
– Поправка принимается, – в тон ответил Патрик. – Сам я в ваши годы схватился бы за саблю, услышав в свой адрес «молодой человек». Но вы не ответили на мой вопрос.
– Вы не задали вопроса, милейший.
– Тогда задам его сейчас. Откуда вы родом, сударь, и как стали дорожным бандитом?
– Это довольно скучная история, – Кельвин оставался все так же спокоен и холоден. – Я из Апгарда, – назвал он крупный портовый город в Тайгаре, недалеко от границы с Гвенхейдом. – Отец был честный бюргер и перепродавал на континент колониальные товары. Конкуренты, завидуя нашему успеху, сперва обокрали его и сожгли лавку. Потом, через год, он восстановился, но в магистрат поступило анонимное письмо. В нем утверждалось, что мой родитель якобы состоит осведомителем у гвенхейдской разведки. Его повесили по обвинению в измене, а мать с горя утопилась в канале. И вот я здесь, – на тонком лице на миг проступила злость. – Я не видел добра от этого мира, и сам добра никому не желаю.
– Сильные слова. Нам вы тоже не желаете добра?
Короткое пожатие плечами:
– Вы взяли меня в плен и убили моих людей.
– Ваших товарищей, желаете вы сказать?
– Моих товарищей, – Кельвин улыбнулся одними губами. – Именно это я и хотел сказать.
– Я понял, – Патрик перегнулся через седло, наклонившись поближе к пленнику. – Зарубите себе на носу, сударь, – прошептал он. – Любой из нас может рассказать такую же грустную повесть. Милая леди, что едет рядом со мной, потеряла отца в обстоятельствах, схожих с вашими. Меня изгнал из родной страны собственный кузен, и моя мать умерла, пока я скитался в заморских странах, презираемый всеми дома. Боб Кренхилл, подстреленный вашими товарищами, ушел в армию, чтобы не умереть с голода в родной деревне. Мой дворецкий Луис вырос, не зная отца. Наш капитан Дирхейл потерял на недавно начавшейся войне всю семью. Поэтому он такой злой. Тут нет людей со счастливыми историями, Кельвин… или как зовут вас на самом деле. Не считайте свое прошлое оправданием собственных ошибок, преступлений, нелюдимости и гордыни. Хотите быть вместе с нами и отвоевать себе лучшую жизнь в Гвенхейде – вот вам моя рука, – Патрик и в самом деле протянул разбойнику руку. – А если будете относиться к нам как к врагам, пристрелю вас в спину при первом удобном случае. Только мне покажется, что вы волком глядите в лес.
Лицо Кельвина словно превратилось в камень. Молодой человек без всякого выражения поглядел на протянутую Патриком раскрытую ладонь, затем опустил голову, о чем-то раздумывая. «Какой гордый, однако. Не в его положении петушиться, однако же вот, распустил хвост. Впрочем, если парень не дурак, то желание выжить пересилит в нем желание отомстить за погибших друзей. Лишь бы только не взыграла гордыня. За прошедшие годы он явно отвык подчиняться чужим приказам, если я правильно догадался, кто он таков. И не больно-то весел, надо же. Впрочем, с кличками так оно
