Я вынырнула из воспоминаний. Дыхание прерывалось. Вместе с памятью я лишилась целостности, чего-то настолько ценного, что теперь тело ныло и сжималось, силясь удержать остатки. Казалось, сама душа моя тянулась к камню в отчаянном желании зацепиться за истину, как за маяк, который мог привести меня к самой себе. Эта грубая нежность… Поцелуй, что говорил одновременно «прощай», «вернись» и «я люблю тебя». Воспоминание из оникса вселило в меня надежду. А уж за ней я могла гнаться хоть на край света.
– Нам нужно в Чакарский лес, – повернулась я к Камале.
С тех пор как я погрузилась в прошлое, она так и не шелохнулась. И не смеялась, и не скрежетала своими жуткими, заляпанными кровью зубами.
– Ты менялась, – протянула она наконец.
– В чем?
Камала заржала.
– Выглядела иначе. Оттенки играли, тени играли перед моими глазами. Поверь, фальшивая королева… – она помолчала, – возможная королева, я знаю тени.
– Как я выглядела?
– Как чернильные пятна и умбра, безоблачная ночь и зимнее утро. Прекрасная, прелестная, – пропела Камала. – Но короны из рогов гарны на тебе не было, а по коже что-то струилось. Я почти чувствовала вкус, но пробовать не рискнула, чтоб меня не прихлопнуло вероятное божество. Вероятное божество! Вероятное божество! Ах, просто песня.
Я уставилась на свою руку, не обращая внимания на лошадь, которая скакала по кругу, запрокинув голову, и вопила про «вероятное божество» так громко, что вот-вот должен был грянуть гром. На коже моей осталась лишь морская соль да сухой пепел. Я смахнула грязь. Слова Камалы стали плотью на костях моей надежды и все же не утешали так, как хотелось бы…
Я искала утешения у плотоядного демона!
– Значит, ты хочешь в Чакарский лес? – спросила Камала, наплясавшись. Жемчужная шкура лоснилась от пота.
– Да. Но сначала я должна кое-что сделать. – Я сжала рукой мамино ожерелье и попыталась сглотнуть железный ком застарелой боли. – Нужно похоронить кулон там, где жила его последняя владелица.
Даже за дымкой скорби по Гаури я понимала, что в словах Айраваты есть истина. Чтобы войти в Иномирье и спасти Амара, надо избавиться от призраков прошлого.
Камала ткнулась носом мне в шею, обнюхала ожерелье и фыркнула:
– Украшение это из королевства, что пахнет камнем. Оно добрее к садху и садхви, чем к собственному народу, и в тамошних башнях полно цветов манго. Это как раз по пути к Чакарскому лесу.
Сердце сжалось. Почудилось почему-то, будто так Гаури меня благословила.
– Бхарата? – уточнила я.
– Наверное, сейчас оно так называется. Города теряют имена, как девы слезы. Похож ли их раджа на жабу в золотом шервани?
Сканда никогда не славился… атлетичностью.
– Возможно. – Я задумалась. – Наверняка.
– Тогда это она и есть. Бхарата.
– Нам правда по пути?
– Только там и можно проехать.
– Значит, звезды на нашей стороне.
Я снова взлетела в седло, и мы помчались сквозь джунгли.
Парящая в воздухе пыльца сонно мерцала в лунном свете. Я следила за огоньками, ловила их на ладонь… Они напоминали желания из стеклянного сада Нараки. Я закрыла глаза, погружаясь в тишину, и загадала вернуть все, что потеряла: любовь, жизнь, воспоминания. Себя. Я оплакивала все это, как оплакивала мертвых. И, как и мертвых, я отпустила все… надеясь, что так смогу дать утраченному новую жизнь.
Я смотрела на размытые деревья вдоль горизонта. Где-то за ними раскинулась Бхарата. Та самая Бхарата, которую я бросила на пороге войны. Или уже не та? Чувство вины кольнуло в подреберье.
Скоро узнаю…
21. Бхаратская воительница
Мимо проносились джунгли – коричнево-зеленое море ветвей, унизанное косыми лучами рассеянного солнечного света. Через час Камала перешла на рысь. Впереди засверкали знакомые врата Бхараты. Камней в кладке не хватало, но они все равно оставались крепки. Я прищурилась и наклонилась; стражи было больше, чем мне запомнилось. Над нами раскинулся наружный павильон, которого я прежде не видела – как и герба на украшавших его знаменах.
Символ моего отца – лев и слон, сила и мудрость – сменился огненной птицей, взмывающей к небу над крошечным золотым городом. Смотрелось красиво, но легкомысленно. Я представила, как Сканда воображает, будто символ многозначительный, наверное, даже уже спит и видит королевство в рядах легенд. Но по мне, от изображения разило высокомерием. Мол, брошу-ка я этот город в забытье, а сам отправлюсь на поиски временного величия.
За городскими воротами собралась толпа. Народ злобно зыркал друг на друга да тихонько переругивался. Мы остановились чуть в стороне, и когда я спрыгнула со спины Камалы, вокруг лодыжек поднялось облако пыли. Я и не думала, что когда-нибудь сюда вернусь. Ощущения были странные, я словно вязла во сне. Я закрыла глаза и вытянула руку, чтобы почувствовать на коже золотое прикосновение солнечного луча.
Улицы гудели голосами сотен людей, но при виде нас с Камалой все замолкли. Под их взглядами ладони мои вспотели. Как полагалось вести себя садхви? Сыпать благословениями или молчать?
Камала, похоже, о таких мелочах не думала. Она дернулась вперед, клацая зубами и потрясая гривой. Половина толпы рассеялась.
– Действенно, – похлопала я ее по шее.
– Ты точно не садхви, – фыркнула лошадь. – Ты, знаешь ли, можешь к ним подойти. Можешь попросить чего угодно, и они наверняка дадут. Никто не хочет, чтоб его прокляли.
– Как я могу их проклясть? – Не самое бесполезное умение, учитывая обстоятельства.
– Ох, ну не знаю. Натравить на них меня? – Камала улыбнулась, и глаза ее вспыхнули алым.
Я поежилась. Лошади не должны улыбаться.
– Получится как-то их обойти и добраться до дворца?
Я лишь хотела спокойно похоронить ожерелье.
– Я могу рвать зубами плоть, – фыркнула Камала, – а вот летать не умею.
Толпа вновь подтянулась к воротам, все еще бормоча. От людей разило кислым потом, налитые кровью глаза сверкали, а одежда… Изодранные лохмотья были не лучше моего аскетического тряпья. Мой отец никогда бы не позволил своему народу пасть так низко.
– Я чувствую их голод, – тихо произнесла Камала.
Я посмотрела на впалые животы и щеки, на землисто-желтую кожу.
– Верю.
– Пахнет засухой и голодомором. Равновесие нарушено, без сомнений.
– Какое равновесие?
– Миров.
Пред глазами предстал гобелен. И рваный шрам посередине. В этом месте нити корчились, чернели и плавились. В необъятном полотне сплетались бесконечные множества историй, и именно гобелен удерживал миры в равновесии. В памяти тлело полузабытое время, проведенное в Нараке. Я вспомнила, как ноги мои погрузились в озеро перерождения, и сердце пронзило болезненное осознание… что мой побег оставит после себя ужасный шрам. Хронический разлом. И что может стать лучшим его отражением, как не нити в гобелене? Я
