Кете тоже старалась меня отвлечь. Она видела карты, но ее взгляд задерживался на нотах, а не маршрутах. Она хотела, чтобы я сидела за столом и писала музыку, и для этой цели снабжала меня гладкой бумагой и дорогими перьями. В ее представлении именно так должен был творить настоящий композитор: в окружении красоты, в тишине и покое. Моя сестра, такая добрая и такая наивная…
– Заносите! – приказала она однажды днем – или утром? – хлопнув в ладоши, а потом обратилась ко мне и показала на слуг, которые внесли в комнату целый ворох нарядов. – У меня для тебя подарок.
– Что это такое? – удивленно спросила я после того, как Кете отослала гоблинов.
– Это платья для твоего дебюта, глупенькая.
– Какого еще дебюта?
Кете устало закатила глаза.
– Честное слово, Лизель, иногда я вообще поражаюсь, как ты живешь на свете. Я говорю про дебют твоей новой симфонии, конечно. Манок распорядился устроить концерт в аудиенц-зале.
Порой яркость фантазийного мира, выдуманного моей сестрой, слепила меня с такой силой, что я не могла отличить, где заканчиваются ее иллюзии и начинаются мои собственные.
Я позволила Кете одеть меня в то платье, которое она сочла наиболее подходящим, и сделать мне прическу. Мы будто снова вернулись в детство: нежное прикосновение ее пальцев к моим волосам было столь же знакомым, как и колыбельные, что мы с Йозефом играли друг другу.
– Ну, вот, – довольно заключила Кете, управившись. – Ты просто красавица.
– Красавица? – расхохоталась я. – Зря ты мне льстишь, сестричка.
– Прекрати! – Кете шлепнула меня по плечу. – Только из-за того, что ты выросла в захолустье, необязательно до старости одеваться, как крестьянка.
– Красивые перья не сделают из воробья павлина.
– Воробей тоже по-своему красив, – отрезала Кете. – Не заставляй себя быть павлином, Лизель. Полюби своего воробышка. Смотри. – Она жестом указала на бронзовое зеркало передо мной.
Но мой взгляд приковало не мое отражение, а отражение Кете. До сего момента я не замечала всей глубины произошедшей с ней перемены. Сколько раз я видела, как она прихорашивается перед зеркалом в нашей спальне! Тогда ее глаза лучились здоровьем, на щеках играл румянец, а теперь обтянутые кожей скулы резко выделялись на лице, выглядели грубыми, едва ли не мужскими. Подбородок – острый, как кинжал, нос – чересчур длинный, губы – тонкие. Запавшие глаза на этом исхудалом лице казались слишком большими… Вздрогнув, я поняла, что смотрю на свое отражение. Нет, на сестрино. Истаяв, превратившись в тень самой себя, Кете стала почти моим близнецом. Мы отличались только цветом волос.
– Видишь? – Ее рот растянулся в неестественной улыбке. – Ты готова к встрече с огромным миром.
Кете не усердствовала с румянами и пудрой; она лишь привела в порядок мои брови и мазнула по губам помадой. В мерцании волшебных огоньков землистый цвет моего лица посветлел и выровнялся до сливочного, а контуры приобрели даже некоторую привлекательность. Это самое лицо я видела в зеркале каждый день, пока росла, – некрасивое, плоское, лошадиное, но сейчас, в новом окружении, оно словно бы светилось изнутри таинственным сиянием. Воробей в гнездышке.
– Я бы хотела… – начала Кете, но запнулась.
– Чего?
Она покачала головой.
– Ничего. Просто… – Сестра закусила губу. – Я бы хотела хоть разочек оказаться за стенами этого дворца. Услышать, как ты исполняешь свою музыку перед широкой публикой. Увидеть шедевры живописи, написанные великими мастерами. Ощутить… настоящее солнечное тепло, вкус спелой земляники и… ой!
На пол к нашим ногам упало несколько алых капель. У Кете снова пошла носом кровь. Я заметалась в поисках платка или полотенца, но ничего такого в комнате не было, только ярды и ярды дорогих тканей. Схватив брошенный как попало чулок (оставалось лишь надеяться, что чистый), я стерла кровь с лица сестры.
– Мне нужно полежать, – еле слышно проговорила она.
– Хорошо. – Я помогла ей лечь в постель. В моих объятьях она казалась еще более худой и хрупкой, чем прежде.
– Лизель… – Голос Кете ослабел до прерывистого шепота. – Лизель… мне не очень… хорошо. Я…
– Тс-с-с. Я позову камеристок.
Кете качнула подбородком.
– Пусть придет мама, – прохныкала она. – Я хочу…
Я не знала, что делать. Мама – далеко; жизнь – далеко и ускользает от моей сестры еще дальше. Горло душили гнев и отчаяние, но я не дала воли эмоциям. Кете смотрела на меня огромными испуганными глазами, и ради нее я улыбалась. Маминой улыбкой – спокойной и ободряющей, вопреки всем невзгодам.
Поудобнее устроив сестру на подушках, я стала гладить ее по волосам и мурлыкать колыбельную, которую нам часто пела мама. В моем исполнении не было и доли маминой мелодичности, но Кете утешило и это. К моему удивлению, она принялась подпевать, старательно пытаясь попадать в ноты, несмотря на полное отсутствие слуха. В детстве моя сестра переживала этот факт очень болезненно и потому наотрез отказывалась петь и играть в любые музыкальные игры, которые мы устраивали в семье.
– Лизель…
Голос был крайне слаб, но я расслышала ее, мою настоящую сестру, отделенную от меня стеной заклятья. Я осеклась.
Кете схватила меня за руку.
– Нет, нет, продолжай петь. Пожалуйста, пой.
Я перестала гладить ее по волосам и начала колыбельную заново, без слов пропевая мотив протяжным «о-о-о». Я пела и одновременно старалась придумать, как быть дальше.
– Кете, сестренка родная, ты здесь?
Вопрос плохо укладывался в ритм колыбельной, но только так я могла говорить с ней, не обрывая мелодию.
– Да, здесь, – с трудом вымолвила она. – Твоя музыка… рассеивает мглу.
– Надо бежать, надо спешить прочь. Твой жених хочет забрать свой трофей.
– Мой жених?.. – Голубые глаза Кете затуманились, и я мысленно выругала себя за ошибку в собственном заклинании, которое пыталась сплести вокруг сестры.
– Неважно, не страшно, бежим со мной, поспешим!
– Поспешим, – повторила она. Обвела взглядом землянку, словно впервые увидела ее по-настоящему. – Да, мы должны спешить.
– Есть ли силы, можешь ли бежать? Ты так слаба, так бледна.
– Да. – Она с трудом кивнула. Затем точно отдала себе приказ, и щеки вновь порозовели, а в голубых глазах сверкнула решимость. – Могу.
– Тогда за мной, за мной!
Кете еще раз кивнула.
– Иду, Лизель, – едва слышно промолвила она. – Сейчас иду.
Колдовская музыка
Я торопилась. Подняв Кете с постели, я одела ее и оделась сама, выбрав самые практичные платья из тех, что имелись. При себе у меня не было ничего, даже моей примитивной и путаной карты Подземного мира. Однако времени что-то планировать уже не было. Заблудимся мы или нет, уже не имело значения; отпущенный
