Я прижала скрипку подбородком, вдохнула слабый запах канифоли и какой-то еще едва заметный аромат, более ранний, мускусный, въевшийся в дерево. Запах льда у озерного берега, амбровый запах сердцевины костра. Запах Короля гоблинов.
Первым делом я подтянула струны, хотя регулировки почти не требовалось, так как на скрипке играли совсем недавно. Пробежалась пальцами по грифу, сыграла несколько гамм и упражнений, чтобы привыкнуть к инструменту. Несмотря на одинаковое устройство, каждая скрипка неуловимо отличается от своих сестер. Эта была старше любой из тех, что хранились у нас дома, – то есть, из тех, что остались. Другим был и угол наклона грифа к деке, и длина грифа. Когда я провела смычком по струнам, звук показался мне более глубоким и сочным.
В последний раз я бралась за скрипку на Балу гоблинов, когда решила подыграть музыкантам, исполнявшим менуэт, когда впервые позволила прорасти волшебному семечку музыки. Моим инструментом – правда, скорее по необходимости, нежели по выбору – всегда был клавир. Во-первых, Йозефу требовался аккомпанемент, а во-вторых, визуализировать мои музыкальные идеи проще всего было именно на клавиатуре. И все-таки скрипку я освоила раньше, и потому раньше полюбила. И хотя в моих руках она не пела, так как в руках Йозефа или даже Короля гоблинов, играть я умела.
Дека инструмента и мой подбородок, прижатый к ней, вибрировали. Я закрыла глаза, наслаждаясь волнами резонанса, отдававшегося в моей голове. Закончив разминку, я перестала контролировать пальцы: они сами собой летали по струнам, наигрывая начальные такты чакон и отрывки из любимых сонат, трели и быстрые пассажи из шестнадцатых.
Однако со времени последних моих серьезных занятий прошло много лет, я давно не упражнялась, и пальцы утратили беглость. Я не могла ни удержать темп, ни исполнить какое-либо произведение от начала до конца. С другой стороны, мне не было нужды доказывать самой себе, что я музыкант-виртуоз. Хватит, с этим покончено. Поэтому я остановилась на простенькой арии, которую мама пела, занимаясь работой по дому.
Bist du bei mir.
До меня донесся легкий шелест его дыхания.
Geh ich mit Freuden zum Sterben und zu meiner Ruh.
Я так долго не ощущала его присутствия в своем сознании, что меня как будто током пробило: он здесь!
Ach, wie vergnügt wär so mein Ende, es drückten deine schönen Hände mir die getreuen Augen zu![36]
Дыхание сбилось. Я открыла глаза и никого не увидела. И все же я чувствовала на себе его взгляд, невидимый и невесомый, чувствовала, как легкие пальцы скользят по линии моей шеи и руке, которая держит скрипку. Я ощутила, как он едва заметно поддерживает локоть той руки, что широко и плавно водила смычком по струнам.
– Будь же со мной, – вслух произнесла я, продолжая играть. Это прозвучало как приглашение.
– Я здесь, Элизабет.
Смычок дрогнул, я уронила руки, а из тени выступил аскетичный юноша.
Король гоблинов представал передо мной в разном обличье: являлся то высоким элегантным незнакомцем, то бедным подпаском, то расфранченным правителем, но никогда прежде не видела я его в образе молодого человека с портрета. Черный цвет кафтана подчеркивал бледность кожи, придавал лицу серебристый оттенок, а волосам – блеск белого золота. Кафтан был простой, без всякого декора, и только на шее висел маленький деревянный крестик. В образе юноши было что-то от священника: скромная, непритязательная красота.
– Ты позвала, и я пришел, – промолвил он.
Я отложила скрипку со смычком и распростерла объятья.
– Ты пришел, и я рада тебе, mein Herr.
Более ничего говорить не требовалось. Мы шагнули навстречу друг другу, обнялись и замерли. Так мы стояли и стояли, привыкая к ритму дыхания, заново изучая контуры тел друг друга. До этой минуты я и не подозревала, какими пустыми были мои руки; теперь мне хотелось обнимать нечто большее, чем бесплотную мысль о нем. Я хотела обнимать его самого.
– Элизабет, мне страшно, – проговорил он мне в волосы.
Он весь дрожал – трепетал, как лист на ветру.
– Чего ты боишься? – спросила я.
Он издал неуверенный смешок.
– Тебя. Проклятья. Своего сердца.
Сердце. Я чувствовала щекой его быстрый, неровный стук.
– Знаю, – пробормотала я, уткнувшись ему в грудь. – Я тоже боюсь.
Признание. Я впервые позволила себе проявить слабость, и он тоже почувствовал это: осознание прокатилось по нему волной. Я отдала ему свою руку, тело, музыку, обделив только одним – доверием. Я согрешила против него в часовне. Пусть теперь он согрешит против меня.
Он меня поцеловал. Этот поцелуй отличался от всех предыдущих: в нем не было страсти и неистовства. Я поняла: наши прежние поцелуи были не актом дарения, но воровством. Мы воровали друг у друга, брали и требовали еще, не желая давать.
– Элизабет, – прошептал он мне в губы, – я причинил тебе много зла.
– Нет, – покачала головой я. – Я нарушила клятву. Я отдала тебе музыку, но не поделилась доверием.
Да, я лишила его единственной вещи, в которой он по-настоящему нуждался, и это была не моя рука и сердце в браке, не мое тело в постели и даже не моя музыка. Я должна была доверять Королю гоблинов еще тогда, когда маленькой девочкой играла для него в лесу. Мне следовало довериться ему, когда я сделала свой выбор и стала его невестой, когда он пытался вернуть меня самой себе.
– О, Элизабет, – мягко произнес он. Его ясные, живые глаза внимательно смотрели на меня. – Твое доверие – это нечто прекрасное. В ответ я хочу наградить тебя своим. – Он упал на колени.
Смутившись, я хотела поднять его, однако он крепко обхватил меня руками за талию.
– Mein Herr, что…
– Будь же со мной, – вполголоса проговорил он. – Счастливым будет конец мой, – он поднял взор, – коль в нежные руки твои вверю я душу свою.
Взгляд светлых, разного цвета глаз был глубок, точно колодец. Я смотрела в этот колодец и видела в нем мальчика – сегодняшнего и того, которым он был, прежде чем его сожрал волк, прежде, чем мальчик сам стал волком. Прежде, чем он стал Эрлькёнигом. Руки и ноги у меня задрожали, я опустилась на банкетку.
– Элизабет, – сказал Король гоблинов, – ты отдала мне себя целиком и полностью. Позволь, я сделаю то же самое. Позволь отдаться тебе. – Он склонил голову и запечатлел нежный поцелуй на моем колене.
Я начала понимать.
– Ты… ты хочешь, чтобы… я повела тебя во тьму? За грань изведанного, к буйству дикости?
– Да, – прошептал он, и я ощутила колыхание воздуха, с которым он вымолвил это слово, ощутила щекочущее прикосновение губ к моей ноге. – Да.
Я заколебалась.
– Но… я не знаю дороги.
Я почувствовала, как он улыбается.
– Я тебе доверяю.
Доверие. Хватит ли у
