Боуда уставилась на Файерса, не скрывая удивления. Он, казалось, вел себя слишком хорошо – ее новый советник.
Слишком хорошо, чтобы быть правдой?
– Я что-то не так сказал? – с тревогой спросил Файерс.
– Ты отлично знаешь, как работает эта машина, – сказала Боуда. – Таких знатоков немного. Но почему ты здесь, в моем кабинете, Джон Файерс? И я задала тебе вопрос о твоей матери. Она спикер парламентских наблюдателей. Была спикером. А твой отец – как нам стало известно из той маленькой сенсационной сцены в моем офисе – был Равным, который бросил вас обоих. Разве ты не должен быть на той стороне баррикад вместе с протестующими, а не здесь, помогая мне справиться с ними? Могу ли я доверять тебе?
Гнев блеснул в глазах юноши, которые были синее безоблачного неба над Грендельшамом. Насколько они ясны и как не похожи на мутные, налитые кровью глаза Гавара.
– Моя мать лицемерка! – ответил Файерс. – Она рассуждает о правах простолюдинов, но воспитывала своего ребенка в городе рабов, чтобы не доставлять неудобств Равному, в которого была влюблена. И мой отец не лучше. Он воображал, что раздача денег правозащитным организациям и разжигание беспорядков среди простого народа искупят его неблаговидный поступок. Я бы сказал – преступление.
– Значит, у тебя личные мотивы?
– Вы знаете, каковы мои мотивы. Вспомните мои слова в Грендельшаме во время вторых дебатов.
Легкая улыбка коснулась его губ, и события той ночи ярко вспыхнули в памяти Боуды. Вульгарные объятия Уиттема, вмешательство Файерса и его приглашение подышать свежим воздухом. Как он выдыхал струйки сигаретного дыма, когда говорил ей, что давно заметил: она любит короткие вечерние прогулки среди скал перед каждыми вторыми дебатами.
– Я уверен, что существует естественный порядок вещей, – продолжал Файерс. – И простые люди не только не могут бороться с ним – они не должны. Но я также считаю, что этой страной можно управлять значительно лучше. В городах рабов неэффективно используется потенциал людей. И за границей слабые канцлеры всегда извиняются за то, как мы себя ведем, но при этом в стране ничего не меняют. Наш международный престиж падает. И вы, и мы пренебрегаем тем Даром, которым вы владеете. Большинство простых людей понятия не имеют, на что вы способны. А вы лично способны на многое.
Боуда сама видела, как Гавар спрыгнул с балкона и побежал со сверхчеловеческой скоростью за мужчиной, которого вычислить в толпе не мог ни один нормальный человек. Она вспомнила Сильюна Джардина в центре вихря осколков разрушенного Восточного крыла, у всех на глазах по его воле возрождавшегося из руин. Она вспомнила, что чувствовала в Боре – восхитительно и необыкновенно! – когда ее Дар перешел в воду и вздыбил поток, и она знала, что это произошло по ее команде.
Файерс прав. Боуда на собственном опыте убедилась в потрясающей силе Дара, которую очень немногие Равные используют, а иные даже не подозревают о ее существовании. Но какое дело Файерсу до Дара Равных?
– Что тебе нужно, Джон Файерс?
Молодой человек положил обе руки на стол и наклонился, так что его лицо оказалось прямо перед ней. И когда он заговорил, казалось, она чувствует вкус его слов, как в ту ночь в Грендельшаме вдыхала дым его сигареты.
– То же, что и вам, наследница Боуда, – быть более могущественными и процветающими, чем мы есть.
– Мы?
– Британия. Я. Вы. Вы хотите стать первой женщиной-канцлером. Ваши амбиции, как яркое излучение, бьют в глаза. Не может быть, чтобы кто-то из Равных не замечал этого. И все же вы гарцуете рядом с Джардином, как цирковой пони на поводке, в надежде, что однажды он снимет поводья и позволит вам бежать самостоятельно. Никогда этого не будет. Вы должны знать, что́ он думает о женщинах. Вы – исполнительный союзник, эффективно собираете сторонников, готовых проголосовать в его пользу, породистая кобыла для его сына. По крайней мере, я полагаю, для его сына, и только.
Боуда вскочила, униженная и разгневанная. Что видели эти красивые глаза? После их первого разговора в Грендельшаме она нашла для Файерса верное определение – наглый. А сейчас бы добавила – преступно наглый.
Ее Дар возбудился и шипел в кончиках пальцев. Он хочет знать, на что способен Дар? Не мешало бы ему показать.
– Канцлер Джардин делает все, чтобы привести к той цели, о которой ты говоришь! – Боуда высоко вскинула голову. – Он утверждает правление Равных и укрепляет положение страны.
– Джардин разрушит Британию, и вы это отлично понимаете.
Боуда подняла руку, чтобы ударить его, но Файерс схватил ее за запястье и крепко держал. И черт побери этого наглеца! Она была сильнее любого простолюдина, стоило только захотеть и позволить своей силе течь.
– Государственная измена, – прошипела Боуда.
Она окинула взглядом комнату, словно искала невидимых до сих пор свидетелей, спрятанных в укромных местах, но, конечно же, их не было. Потом вперилась взглядом в Файерса и смотрела так, пока он ее не отпустил.
– Так ты хочешь, чтобы я его остановила? – спросила Боуда, опуская руку, на которой остались красные следы от его пальцев.
– Напротив. Позвольте ему дойти до конца в своем разрушении, а потом на развалинах вы потребуете канцлерства и построите новую страну, сделаете ее могущественной и процветающей.
Именно к этому Боуда всегда стремилась, это была ее заветная цель. И только этим она могла объяснить то, что сделала после слов Файерса, – подалась вперед и поцеловала его.
Он схватил ее – губы ненасытно-страстные, руки сильные и властные. От его напора у Боуды перехватило дыхание. Она сдавалась вульгарным объятиям лорда Джардина и увертюрам своего мужа, который в душе был заблудившимся ребенком. А сейчас она сдалась под натиском простолюдина – хуже, незаконнорожденного, – он не только осмелился положить на нее руку, но и пробуждал ощущения, доселе ей неведомые. Боуда впилась ногтями в короткостриженый затылок юноши и услышала его стон.
Файерс отстранился и приподнял ее подбородок.
– Правь строго, но стяжай славу, – сказал он и наклонился, чтобы продолжить поцелуй. – Сделай Великобританию страной, которой будут восхищаться и которую будут бояться во всем мире. И позволь мне быть рядом, твоим доверенным советником от народа. Я верю в тебя, Боуда.
Это было безумие. Чистейшее безумие. Но Боуда не могла – не хотела – оттолкнуть его, остановиться. Она потянулась к новому поцелую.
И, только услышав, как открылась входная дверь в ее офис, она оттолкнула Файерса. Тот опустил глаза в пол, поправил одежду и вытер рот.
– Садись за стол, – прошептал он.
Она послушно села, взяла пластиковый стакан с давно остывшим кофе и прижалась губами к отверстию на крышке.
– Боуда?
Астрид Хафдан. В дверь кабинета постучали и открыли ее, не дожидаясь приглашения
