Даже когда Люк получил признание всего мира, Олаф смотрел на сына мрачным разочарованным взглядом и воздерживался от комментариев. Только однажды обронил, что хотел бы, чтобы Люк стал налоговым консультантом и перенял семейный бизнес.
— У твоего отца нет ни воображения, ни чувства такта! — не упустила случай воткнуть очередную шпильку Ив.
И вот они оба в больнице в его последний час, и неловкость заливала эту палату, как вода из прорвавшейся трубы. Обоим было жаль и не жаль Олафа.
О чем тогда думала Ив? Наверное, о каких-то хороших моментах. А Люк видел перед собой недоклеенные кораблики, заполнившие три шкафа в их доме.
«Пап, мы построили столько судов, которые никогда не вышли в море… Может, это просто ты. Парусник, который мечтает о воде и горизонте, но не покидает своей гавани. Я тебя не знаю. Ты меня — тоже. Но куда бы ты ни отправился… в добрый путь. Пусть это будет хорошее плавание».
Но Олаф не умирал. Он застыл где-то между, и прощание затягивалось.
— Может, еще оживет? — с какой-то опаской спросила Ив.
Врач сказал, что у него проблема с закупоркой двух артерий и если одна не перестроится, чтобы выполнять работу за две, то он долго не продержится. В его возрасте перестройка была маловероятна.
Люк не выдержал и отправился в коридор. Надо было пройтись и освободить голову. Нельзя сидеть и ждать смерти. Пусть она придет незаметно…
Так, не разбирая пути, он добрел до конца коридора и увидел сидящую у окна пожилую женщину в белой больничной ночнушке.
— Далеко собрался? — спросила старушка, заметив, что Люк торчит у стены и пытается сообразить, куда идти дальше — напролом или развернуться.
Вместо ответа он ей лишь кривовато улыбнулся.
— Присядь. Присядь, мой мальчик. — Морщинистая ладонь, увитая темными венами, приглашающе похлопала по сиденью.
Он машинально опустился рядом с ней. В голове царила пустота.
— Дай мне руку.
Его пятерня оказалась перед ней, и подслеповатые голубые глаза сощурились на свет меж его пальцев…
— Я вижу на тебе бремя. Оно же — твой венец. Ты взойдешь очень высоко, до самого неба, и из человека превратишься в звезду… Этот путь наверх отберет у тебя все что ты любишь, но это твоя судьба — указывать дорогу другим. За твоим светом пойдут многие. Твой свет переживет тебя…
— Что?
Люк наконец-то вынырнул из транса и недоуменно уставился на старушку. Отлично. Вокруг него всегда отиралось много сумасшедших, но ясновидящая встретилась впервые.
Бабуля улыбалась ему с прежней долей приветливости и будничности. Для нее явно было в порядке вещей ловить случайных людей и зачитывать им их судьбу.
— Что еще скажете?
— У тебя появится ангел-хранитель. Он придет позднее из мира мертвых и поможет преодолеть тебе последние ступени этой лестницы в небо. У него будут разноцветные глаза.
Звучало чуть оптимистичнее ее первого пророчества. Но ему сейчас было не до того. В голове стоял лишь образ Олафа.
Люк потер опухшие от бессонницы веки. Коридор больницы двоился.
— Отец умирает, — ни с того ни с сего сказал он о том, что было на сердце. — Вернее, он застрял…
— Хочешь, узнаем? — последовал лукавый вопрос.
Он перевел на нее воспаленный взгляд, не будучи уверенным, что ему это не послышалось.
— А можно?
— Есть один способ, — подмигнула ему бабуся.
Она пригласила его в ближайшую палату и подвела к стоящему напротив ее кровати зеркалу на ножке, накрытому цветастой шалью. Платок соскользнул, и Люк увидел отражение их обоих.
— Подойди ближе и всмотрись. Те, кому суждено уйти из твоей жизни, появятся в зеркале вместо тебя.
Он недоверчиво приблизился, заодно отметив старинную раму со странными узорами.
Внезапно перед ним проступил отец в больничной пижаме, с осевшим вглубь темным взглядом. Он стоял в отражении, и Люк даже не понял, когда картинка сменилась.
— Пап, — глупо позвал он.
Тот махнул ему с еле заметной усмешкой, и внутри Люка вдруг раздался его голос, который он так редко слышал:
— Мне сказали, что там будет очень тихо. Мне сказали, что мне там понравится.
— Кто тебе сказал? — онемевшие губы беззвучно выдавили слова.
— Скажи Ив, чтобы вернулась в Америку. Я ее не держу. Прощай.
Люк отшатнулся и уставился в свои собственные непонимающие зеленые глаза.
— Вы видели?! Вы это видели? — спросил Люк, повернувшись к странной старушке.
— У каждого свои мертвецы, мальчик мой, — буднично пожала она сгорбленными плечами.
Люк обескураженно торчал посреди чужой палаты, не зная, как это все понимать. Но верил. Он уверовал во все и сразу.
Однако надо было возвращаться.
— А вы? — вдруг спросил он, замерев ненадолго в дверях. — Чье отражение видите вы?
— Теперь уже только свое, — мягко улыбнулась ему старушка и махнула рукой.
Олаф умер спустя пару часов. Ив разрыдалась, а потом вышла во двор покурить. Люк смотрел, как тело отца накрывают простыней и увозят. Слез не было, как и горя. Олаф ушел туда, где ему обещали тишину. Сейчас он счастливее их всех.
В голове безостановочно крутились его слова, сказанные ему из отражения. Это было так дико. И мертвым, оказывается, есть что поведать.
На следующий день он пришел в больницу за оставшимися вещами отца и зачем-то направился по коридору до самого конца, чтобы снова увидеть ту женщину. Но палата пустовала, а кровать была заправлена.
— Здесь была одна пациентка… — поймал он медсестру.
— Зигмар Швайцер умерла рано утром, — кинула та на ходу.
А зеркало осталось. Оно стояло, накрытое тем самым платком, и словно ждало его.
«Теперь я твое», — словно говорило оно.
Тогда он забрал его. Вернее, украл, но объясняться ни перед кем не собирался. Более того, ему даже казалось, что та ясновидящая,
