Так или иначе, теперь в лаборатории тусовалось с полдюжины разнопородых псиц, ищущих, к чему бы прикопаться. Предводительствовала ими какая-то рыжая сука, судя по брылям – булька или что-то вроде того. Сука порыкивала, била себя хвостом по бёдрам и вообще хозяйничала. Доктора Коллоди это выбешивало, он делал ошибки в работе и от того бесился того пуще.
Вот и сейчас он был близок к точке кипения. На этот раз – из-за содержимого черепной коробки сынулика.
Карло выдернул пинцетом из Буратиньего мозга кусочек серо-розовой массы и пропихнул его деревяшкину в рот.
– Жри, поёбыш! – прошипел он. – Это что? Это мозги, по-твоему?
– Яюшки! – запищал напуганный бамбук, отплёвываясь. – Папа, ты мне в рот гадости какой-то насовал!
– Это соединительная ткань, ушлёпок! – доктор Коллоди чуть не зарычал. – У тебя облитерация!
– Проблемы, доктор? – ласковым голосом поинтересовалась булька. – С техникой или с профессиональными навыками?
– Рабочий момент, – буркнул доктор, соображая, как же ему теперь быть.
Ребилдинг коры мозга всегда был и оставался самой рискованной из стандартных операций трансгена. Нет, нарастить нейроны было несложно. Однако в случае их неиспользования по назначению они начинали отмирать, замещаясь соединительной тканью. Назывался этот процесс нейрооблитерацией, а если проще – то фимозом головного мозга. Обычно это кончалось дефолтом со снижением IIQ процентов на двадцать. Поэтому наращивание коры всегда производилось поэтапно и подконтрольно, с обязательной нагрузкой на мозги отребилженного – ему нужно было выполнять сложные задания, читать учебную литературу и вообще всячески напрягать бестолковку. В корпусах для эволюэ всё это практиковалось систематически. Но Буратина вынужден был жить в старой лаборатории, а у папы Карло не хватало времени заниматься развитием сына. В результате у него и природные-то мозги изрядно скукожились, что уж говорить о новоотрощенных.
Подошёл Когтевран в новеньком пенсне, посмотрел на Буратинью тумкалку и констатировал:
– Совсем парень зарос.
– Кстати, – вмешалась брылястая сука, – вы так и не предоставили доклад о работе вашего оборудования. Оно ведь, кажется, было в починке, если не ошибаюсь?
– Не ошибаетесь, – процедил сквозь зубы доктор, выпалывая из височной доли Буратины ещё кусочек соединительной ткани, и судорожно соображая, что тут вообще можно сделать.
– Вы слышали вопрос? – не отставала сука, явно намеренная не дать Коллоди работать.
– Я могу проконсультировать вас, – предложил Фингал.
– Меня интересует мнение доктора Коллоди, – ухмыльнулась булька всей пастью.
– Очень хорошо, – неожиданно кротко сказал доктор. – Финни, займись этим, – он показал на распластанного Буратину. – Итак, что вас интересовало? Работа секвенсора?
Суке тут же стало неинтересно, но она решила не подавать виду.
– Именно это, – сказала она, пристукнув хвостом по ножке хирургического столика. Звякнули железячки.
– Ну что ж, у меня и в самом деле есть замечания, – начал доктор. – Платы работают нормально, но дивергенция главной оптической оси снизилась до четыре ноль семь по ге-пе-и. Я считаю, фонят ионные головки. Нужно восстановление активной части, а институт не выделяет фондов. У меня есть готовая заявка, и если вы меня поддержите…
– Это не в нашей компетенции… – сука немедленно включила задний ход.
– Что тогда вообще в вашей компетенции? – задал доктор сакраментальнейший из вопросов, обращаемых честными тружениками к проверяльщикам, указивщикам и прочим мучителям своим.
– Мы здесь из-за вашей компетенции, – вмешалась рыжеватая остро пахнущая такса. Слово «компетенция» она умудрилась произнести с такой интонацией, будто у него предполагалась приставка «не», а то и чего похуже.
Когтевран слушал эту перебранку краем уха. Перед ним красовался в бесстыдной наготе заросший мозг Буратины. С которым вотпрямща нужно было что-то делать, что-то решать. Как назло – в спешке.
– Пап, – подал голос Буратина, – ну так чего?
– Тихо ты, – зашипел Фингал. Он как раз захватил крючочком особенно противный кусочек розового, но боялся задеть сосуд.
Легавая псица бурого окраса, слоняющаяся без дела по лаборатории, облокотилась на основание распределительной колонны трансфузора. Та покачнулась. Потревоженная установка недовольно загудела и выпустила в приёмную колбу рой мелких пузырьков.
Доктор Коллоди открыл рот, чтобы сообщить неуклюжей суке своё мнение о ней лично и о комиссии в целом. Но та тоже не дурочка была и начала атаку первой.
– У вас оборудование не закреплено! – сообщила она. – Мы обязательно отметим это в отчёте.
– Нарушение? – начальница хищно облизнулась.
– Согласно эксплуатационной инструкции, – максимально скучным голосом сообщил Карло Коллоди, – распределительная колонна трансфузора не должна фиксироваться во избежание биений при асемантических вибрациях. Пункт восемь дэ.
Фингал тихонько хмыкнул. В эксплуатационной инструкции к трансфузору не было никакого пункта восемь дэ, а выражение «асемантические вибрации» было само по себе образцовым примером асемантической вибрации, то есть бессмысленного сотрясания воздуха. Коллоди, видимо, рассчитывал на присущую сукам техническую безграмотность. Рассчёт был верен: псица заткнулась и от опасного прибора отодвинулась.
Когтевран тем временем решился. Он снял с полки банку с ферментами-растворителями, расщепляющими соединительную. На нейроны они тоже действовали, но не так сильно.
Коллоди это заметил и понял идею.
– Ты щипчики возьми и кору вот тут слегка отдери, – посоветовал он. – Там под ней самая дрянь прячется.
Фингал осторожно попробовал подцепить скользкий слой, но промахнулся и сильно сжал щипцами упругую извилину.
– Афтятя! – неожиданно ясно и отчётливо сказал Буратина.
– Чё? – Когтевран еле удержал колбу, немного раствора выплеснулось. Участок коры тут же побурел, как гнилой банан.
– С-скобейда, – прошипел Фингал, спешно заливая всё физиологическим раствором.
Коллоди взял колбу, понюхал, сморщился: похоже, ферментуху забыли разбавить.
– Кто готовил вещества? – тихо спросил он птица.
– Склифосовский, – так же тихо ответил Фингал.
– Блядский фофан… Сегодня же выебу дурака, – шёпотом пообещал доктор. – Раствор разбавь… Оп-паньки! – он внезапно повысил голос, так что Буратина содрогнулся всем телом.
Причина была, что называется, налицо. На поверхности мозгового вещества Буратины появилось коричневое зёрнышко. Секунду назад его тут не было.
– Тааак, – сказал доктор Коллоди, разворачиваясь к комиссии. – Должен сообщить вам пренеприятнейшее известие. У кого-то из вас, – он обвёл взглядом всю стайку проверяльщиц, – блохи…
Суки с визгом шарахнулись друг от друга. Неуклюжая легавая толкнула плечом распределительный шкаф, тот недовольно загудел. На это никто не обратил внимания.
– Какие блохи? – булька выпучилась на Коллоди.
– Какая-то разновидность Ctenocephalides canis, – сообщил доктор. Голосом его можно было замораживать азот. – Один экземпляр сидит на нижней лобной извилине моего подопечного.
Псица дёрнулась было к столу. Доктор посмотрел на неё как на позорную волчицу. Та, однако, не убоялась и взгляд выдержала.
– Я должна убедиться, – сказала она твёрдо.
– Любуйтесь, – с отвращением сказал Карло и отодвинулся.
Булька подошла, внимательно посмотрела на бурое пятнышко, прекрасно видимое на фоне белеющих мозгов.
– Девочки, – сказала она, поворачиваясь к стае. – Я не спрашиваю, кто из вас нагулял
