А ну-тко, окинем критическим взглядом фигуру кролика Роджера по фамилии Веслоу! Сей архисквернослов – кто бы мог подумать? – диктует пупице докладную записку. При этом он регулярно вставляет в текст разные заковыристые ругачки, которые простодушная ящерка иногда принимает за научные термины. Как раз сейчас он обозвал её изнаночносучьепа длой подзалу плесенью за то, что она записала в список свежих археологических находок еблябливую россмердь и цыкроту лилиебохую. В то время как это были самые обычные кроличьи выражения, адресованные нерадивым снабженцам.
Сиротка Хася кушает. Точнее, лакомится. Чем занят в этот момент Тарзан, вождь нахнахов – проще догадаться, чем читать объяснения, да и к чему входить в такие подробности? Но ни он, ни она не спят. Хотя сон так полезен для здоровья.
Безопасник Мага – жив курилка! – стоит у дверей палаты Тарзана. Он явился с докладом. Ему прыдёцца нэмножэчка падаждат, даа.
Зато черепаха Тортилла занята делом совершенно неотложным – она порождает свой приплод. На сей раз она запланировала большую кладку: трёх специалистов по силовому прикрытию – она уже дала им заранее имена Серова, Васнецова и Верещагина – и трёх психомиметиков: Шагала, Дали и Гельмана. Психомиметиков ей заказали шерстяные, нуждающиеся в специалистах по сведению с ума военнослужащих потенциального противника, а силовиков – их основной потенциальный противник. Откладывая яйца в тёплый песок, черепаха размышляет о том, что надо бы усилить личную гвардию, ныне состоящую в основном из головастиков.
Пупица Сявочка экспериментирует со своей окраской. Она пытается придать своей ладошке тот оттенок розового, который ей мерещится. Почти получилось – но она не учитывает освещения. Под беспощадно-жарким лучом студийного прожектора она полиловеет.
Бурбулисы, случайно встреченные нами, знаете ли, чем заняты? Бьюсь о заклад, не знаете. Так вот: они выпиливают! Не подумайте чего плохого: у них есть хобби – мастерить домашнюю мебель. Сейчас они заняты изготовлением полочки для специй. Один работает лобзиком, а второй, устроившись на козетке, копается в заветной баночке с мелким железом, отыскивая восемь одинаковых шурупчиков на полсантиметра каждый – чтобы прикрутить ко дну полочки крышки подвесных банок. Пока он нашёл шесть шурупчиков и скоро найдёт седьмой. Восьмой найти ему не суждено. Вместо него придётся вбить два маленьких гвоздика. Но тссс! – они об этом ещё сами не знают. Не будем же торопить события.
Кот Базилио справляет нужду. Эстет непременно написал бы что-нибудь вроде – «отправляет естественную надобность», но это прозвучало бы претенциозно, манерно, неискренне. Так что напишем просто, по-русски, без экивоков – справляет нужду. Какую именно? Ну знаете ли! всему же есть граница! Пусть о таких физиологических подробностях пишет какой-нибудь записной похабник – де Сад, де Кок (о, какая же у него мерзкая рожа!) или хотя бы писатель Владимир Г. Сорокин. Нам это чуждо. Как и нашему скромному, опрятному герою.
Его альтер эго, кот Базиль, трясётся в почтовой карете. Лишившись дружков по шайке, он решился попытать воровского счастья в Директории. Раньше бы он туда не сунулся, но теперь начали поговаривать, что директорийская полиция уже не та и рулят ею чуть ли не менты. Кот думает попробовать себя в профессии форточника или щипача.
Такса Муся пишет кляузу на подруг, её таки отбуцкавших за блохастость. Кроме того, ей оторвали лучшую половину хвоста. Она надеется на бесплатный ребилдинг по медстраховке, полагающейся сотрудникам ИТИ. На это мы скажем – ну-ну. Да, именно так мы и скажем! Почему? А вот тут – промолчим. Должна же оставаться в книге какая-то недоговорённость, загадка, тайна? Вы скажете, что загадка эта фиговенькая и ни единой живой душе не интересная. Допустим; но ведь лучше что-то, чем ничего, n’est-ce pas?
Поняшу Юличку (такую помните?), спокойно спавшую, укусил овод, и она уже вторую минуту гоняется за ним по опочивальне, щёлкая зубами. Но тщетно: злобный овод жужжит и торжествует. Жу! Жу-жу-жу! Муа-ха-ха!
Буратина задумчиво гладит подбородок, на котором выросли мягкие, бледноватые сосновые иголочки. Видать, он вышел из отроческого возраста и вступает в пору юности, прыщавую и нечистую. Деревяшкин думает, соскоблить ли иголки, выщипать ли или оставить так. Точнее, он уже пришёл к тому, что лучше именно соскоблить, но не может вспомнить, куда задевал мачете. Трудно жить на свете с маленькой памятью и коротенькими мыслишками! Но и он, заметьте, не спит.
И, конечно, не спят мёртвые – ибо мёртвые никогда не спят: это привилегия живых.
Но тебе-то к чему, мой храбрый, мой верный читатель, эта жалкая привилегия? Ужель подушка с одеяльцем утолят твою духовную жажду? Особенно сейчас, когда я развернул пред тобой горизонты, дал перспективу, бросил под ноги полные надежд людских дороги? На которых нас ждут не дождутся страшные опасности и ужасные приключения?
О, я покажу тебе, читатель, такое! Да я и не такого тоже наворочу! За мной!
Глава 61, в которой случается столь же ожидаемое, сколь и неизбежное
20 ноября 312 года от Х.
Директория. Институт Трансгенных Исследований.
Ночь – утро.
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ
– Я хочу вас нанять, – сказала Эсмеральдина, глядя прямо в глаза Альберту Пентхаусу. – У меня есть деньги.
Альберт расхохотался так, что подавился розовым шампанским «Гранд Крю Десерт» 230 года.
– Глупая курица! – сказал Пентхаус, утирая безупречную пасть чёрным лакированным копытом. – Ты хоть понимаешь, кто я?
– Вы – мерзавец, циник, бессердечный негодяй, – Эсмеральдина щёлкнула клювиком. – Именно такой мне и нужен.
Руслания Тухес-Лобио. Пятьдесят шагов по облаку. ООО «Хемуль», Дебет: Центрполиграф, 312. (Серия «Судрогалица Страсти»).
По карнизу осторожно постукивал дождь – как бы напоминая, что он всё ещё здесь.
За окном, изрытым оспинами капель, можно было разглядеть размытый контур оливы, освещённой фонарём, скрытым в листве. Свет фонаря не преодолевал тьму, а сам растворялся в ней, не донося живых оттенков – оттого и зелень листвы казалась не живой, не зелёной, а пепельной-серой, цвета изнанки бытия.
Базилио от нечего делать смотрел в тарелку, в которой стыли мозги с горошком. Он их уже где-то видал и даже едал, эти мозги. Но всё остальное, что предлагал местный буфет – салат с лабораторной мышатиной, засохшая пицца, бутерброды с икрой неизвестно чьей и т. п., – вызывало ещё меньше энтузиазма и аппетита. Алкоголя не было никакого, если не считать прокисшего компота, в котором можно было найти градус… Тут и едой-то не очень пахло. Пахло мокрой шерстью, подгоревшим поролоном и озоном: в микроволнах кот разглядел, что в подсобке искрит неисправный тесла-приёмник.
За соседним столиком восседал утконос в вязаной жилетке, ел хачапури по-хемульски и надменно речекрякал, поучая понурого зебу в белом лабораторном халате:
– И никогда, слышите, милсударь – никогда! Никогда больше не говорите «прошит генами медведя»! Так выражаются существа, далёкие от науки, то бишь всякие образованцы, журнализды и прочие гуманитарии, – последнее слово он произнёс так, будто у него свело клюв от омерзения. – Правильно говорить – «прошивка медведем», «прошивка бамбуком», «прошивка
