Зебу покорно кивнул, опустив мохнатый горб. Было видно, что он устал, что ему сонно, томно. Кот подумал, что зебу, наверное, лаборант и только что закончил какой-то сложный опыт, техническая часть которого лежала лично на нём. В отличие от утконоса, который выглядел бодро и горел желанием пообщаться – то есть самовыразиться и посамолюбоваться.
Кот решил влезть: ему нужен был хоть какой-то контакт. Пока что он не завязывался – немногочисленные посетители сидели тихо и желанием общаться не горели.
– Простите, что перебиваю, – сказал он, подпустив в голос почтительной робости, – а почему так говорить неправильно?
Утконос развернулся, окинул кота взглядом оценивающим, но не подозрительным.
– Ничего-ничего, – бросил он. – Вы со смены, я полагаю?
Базилио утвердительно муркнул. Он не очень понимал, о какой смене идёт речь, но сейчас он работал на приём.
– А вы любознательны, – констатировал утконос. – Это хорошо, это хорошо… Ну слушайте, только не перебивайте. Прошивка – это, собственно, работа секвенсора по синтезу векторов. Вектора, разумеется, могут нести нуклеотидные цепочки. Но вообще-то основная часть векторного выхода служит вовсе не для внедрения новых генов. Семьдесят процентов работы оператора – это метилирование де-эн-ка, которое регулирует экспрессию генов основы.
Баз снова кивнул. Про себя отметив, что зебу благополучно отключился и спит на столе, положив мохнатую голову между миской, наполненной сечкой, и блюдечком с солью – сероватой, минерализованной.
– Это ещё дохомокостные учёные выяснили, – продолжал утконос лекторским тоном, – даже при работе с дикими основами метилирование позволяет радикально менять фенотип без привнесения новых генов. Можно даже полностью имитировать то или иное животное, не привнося его генов как таковых. Или, скажем, изменить число конечностей – классическая задача на метилирование…
Кот вспомнил Хасины крылышки и вздохнул тихонечко.
– Для всех без исключения выведенных и условно-диких существ с IIQ больше тридцати коэффициент метилирования никогда не опускается ниже пятидесяти процентов! – заявил утконос, повысив голос.
– Фока Евстафьевич, у меня вопросик, – вмешался сидящий поблизости опоссум в панамке, хлебавший куриную лапшу. – Вот вы всё упираете на метилирование. А как вы будете работать без настройки ДНК-триггеров, например? Или активации митохондрий? Или вот завивка хромосом…
– Какая чушь! – вспылил утконос. – Я говорил о принципах! Метилирование относится к базовым технологиям. К базовым! А всё, что вы тут перечисляли – это спецприёмы. Разницу осознаёте?
– Ни малейшей разницы не вижу, – нахально заявил опоссум, придвигая стул поближе. – Совершенно надуманное различие. Всё это просто разные приёмы химеризации.
– Опять вы за своё! – дёрнулся утконос, и до кота наконец дошло, что почтенный утконос с опоссумом – давние знакомые и столь же давние оппоненты. – Химерой можно считать только организм из генетически разнородных клеток! Манипуляции с генетической цепочкой не делают его химерой! Вы просто неграмотны, Демьян Демьянович!
– А вы к нам суровы, Ф-фока Евстаф-фьевич! – опоссум, произнося имя оппонента, дважды фыркнул. – Вот только забыли одно маленькое обстоятельство. В большинстве случаев разные ткани метилируются по-разному. А это значит, что цепочки разные, и мы имеем дело с химерой. Как правило – секториальной или периклинальной, – добавил он специальным обидным тоном.
– Цепочки изначально тождественны! – завёлся утконос. – Метилирование не делает организм химерой! По определению!
– Ах по определе-е-ению! – гуняво протянул опоссум. – Ну тады ой! Кто мы такие, чтобы против определе-е-ений! А всё-таки: ежели вы в разных тканях отключаете гены в разной последовательности, то де-факто получаете разные цепочки! И как же это вы опишете генетическую карту такого организма?
– На макроязыке секвенсора – без проблем, – заявил утконос, нервно подрагивая клювом.
– Ага! – торжествующе распушился опоссум. – То есть вы рассуждаете как технарь-оператор! А не как учёный! Вам звание не жмёт?
– Извольте отвечать за свои слова! – утконос вытянул шею. – Вы, не имея за душой ни одного серьёзного результата, смеете мне тут…
– Фак’ Евстафы-ыч! – позвали от входа. – Велено передать! Конопушкин приехал, образцы привёз!
– Бегу! – закричал утконос. – Я вам этого не забуду, Демьян Демьяныч, – пообещал он опоссуму, вставая и вытряхивая из кармана жилетки какую-то мелочь.
– Да пожалуйста, сколько угодно, – презрительно заявил опоссум, за которым осталось последнее слово.
Спящий зебу пошевелил ушами и снова отрубился. Опоссум посмотрел на него, но будить не стал, а зачавкал лапшой.
Зебу тем временем приоткрыл один глаз и уставился на кота. Глаз был мутный, нечистый, с кровянкой.
– Пардоньте, уважаемый, – выговорил он с трудом, но чисто, – вы это… того?
– Того, – сказал кот. – И сего. Я со смены. Тут недавно.
– А-а, – понял зебу. – Со смены, значит… Чайком белым угостишь? Я завтра… послезавтра, – поправился он, – отдам. Душа просит. Я сегодня это… совсем.
Кот сопоставил. «Чаёк» и «душа» как-то не вязались, как и тема угощения. Правда, словцо «белый» вносило некоторую ясность.
– А почём здесь? – наконец задал он вопрос, который обычно прояснял ситуацию.
– Поллитра сороковник, – вздохнул зебу. – На медицинском делают. Ну так чего? Угостишь?
Кот решил, что усталый и поддатый лаборант с пониженной бдительностью может рассказать что-нибудь ценное.
– Давай, что ли, – кот достал соверен. – Пиво тут есть?
– Пиво тут рядом, в палатке, – обнадёжил зебу, глядя на соверен осмысленно и алчно. – Пять сольдо кружка. Пронесу.
– Тёмное? – уточнил кот.
– Найдём, – обнадёжил зебу. – Давай, ща сгоняю. Мне пройтись надо. Я… это самое.
– Да уж вижу, – сказал кот, отдавая деньги.
Зебу появился минут через десять, с канистрой. Входная мышь глянула на него с крайним неодобрением, но пропустила. Похоже было, что здесь его знают давно и основательно.
Потолкавшись у прилавка, зебу получил железный чайник, а также два не очень чистых стакана. Всё это он каким-то образом донёс до котиного столика, взгромоздился на табурет и тут же присосался к носику. По выступившим слезам на воспалённых очах его можно было догадаться, что не чай он пьёт.
В чайнике и впрямь оказалась водка. Кот решил от неё дистанцироваться, зато пивасика хлебнул с удовольствием.
Зебу, выпив, стал разговорчивее. Баз, конечно, понимал, что эффект этот мимолётен – и скоро собеседник свалится. Поэтому Базилио решил не тормозить и завёл разговор о мерах безопасности в Институте.
Как ни странно, зебу активно подхватил тему. И вывалил на кота всякие нерадостные новости.
Оказывается, в последнее время – где-то с начала октября – начались устрожения режима. Число постов и проверочных пунктов увеличилось, а главное – охранники стали как неродные. Если раньше они смотрели на сотрудников без подозрения, ограничиваясь выборочным обнюхиванием, то теперь со всех требуют пропуска, разрешения и тому подобные документы. Кроме того, они взяли манеру совать нос в личные вещи.
Зебу всё это категорически не нравилось. Во-первых, он имел привычку тырить на рабочем месте всякие ништяки, в чём без стеснения и признался. В-вторых, его шеф – тот самый утконос – принципиально никаких документов с собой не носил, полагая, что его должны узнавать и привечать honoris causa. Вчера вечером из-за подобной коллизии почтенного Фоку Евстафьевича не пустили в препараторскую, из-за чего критически важный эксперимент задержался на четыре часа. И если дело дальше так пойдёт… – тут зебу наконец положил буйну голову
