Тебе ли не знать, Лё, что талант – а я дерзновенно, но небезосновательно мню себя отмеченным неким талантом, пусть невеликим, но подлинным – зачастую бывает эгоцентричным. Отдавая сок души своему призванию, он редко находит в своём сердце силы для самой простой признательности ближним. Есть, однако же, случай, когда и закоснелое сердце отзывается искреннейшей благодарностью. Я разумею ситуацию, когда некий благодетель снимает с нашей души груз неприятных, обременяющих обязанностей, отравляющих наслаждение чистым творчеством.
Так вот, именно такие чувства я испытываю к госпоже Шушаре.
Ты хочешь знать причину этого, Лё? О, дело всего лишь – но как мне дорого это «всего лишь»! – в том, что она освободила меня от докучной возни с наказанными девочками, которую я – признаюсь, наконец, в этом – исполнял без должного старания, как бы отбывая повинность. Безупречная работа госпожи Шушары дала мне силы и время сосредоточиться на моём истинном предназначении – на наказании мальчиков.
Более того! Именно наблюдения за стилем и манерой работы госпожи Шушары навели меня на новые и глубокие – не побоюсь этого слова – мысли, которые я изложил в обширном эссе «Розга, Хлыст, Ремень: вечное золотое переплетение». Я написал этот текст – который, надеюсь, займёт достойное место среди прочих моих трудов, посвящённых данной теме – всего за сутки, в приступе духовной инспирации того самого свойства, о котором хорошо сказала Цветаева: «дуновение вдохновения». Именно вдохновение – «лёгкий огнь, над рогами пляшущий» – двигало моим пером, когда я писал строки о чисто внешнем, душевном страхе самки перед болью и глубоко интимном, духовном ужасе самца перед тем унижением, которое несёт страдание. Ибо самка, по природе своей низкая, унижена быть уже не может, а подлинно унижен и сломлен может быть лишь самец, особенно молодой самец, то есть мальчик. Именно унижение истязуемого мальчика вдохновляет подлинного педагога, который принимает судороги распластанной, раздавленной души ребёнка и как вернейшее орудие воспитания, и как сладостную награду за свои труды… Но прости меня, Лё, я вновь увлёкся любимой темой. У нас ещё будет время и повод поговорить об этих интереснейших вещах – но сейчас моим пером водит долг и ничего кроме долга.
Итак, никаких внятных претензий к госпоже Шушаре у меня нет. Напротив, я искренне восхищаюсь ею, как ценнейшим сотрудником, и благословляю тебя за такое приобретение.
И всё же, Лё! Меня терзают смутные сомненья! Не подкреплённые ничем, кроме моего многолетнего педагогического опыта.
Через мои руки прошло столько разнообразных существ, что я volens nolens научился различать по их виду и поведению некие важные для педагога признаки. Это касается, в числе прочего, признаков вины, сокрытия тайны и вынашивания дурных замыслов. Я не могу ясно и отчётливо объяснить, в чём именно заключаются они – а если бы смог, то вошёл бы в историю педагогики в совершенно ином качестве, нежели то, на которое я ныне смею претендовать. Увы, речь идёт о тонких, еле заметных моментах, постигаемых лишь интуитивно. И всё же я отчасти владею этим немым языком. Я зачастую различаю в смиренном льстеце признаки скрываемой вины, на лице покорного и прилежного ученика затаённую злобу, во взгляде тихони – след задуманной им дерзкой шалости. В подобных случаях я провожу своё собственное дознание и редко оказываюсь неправ.
Так вот, дорогой Лё, нечто подобное я подмечаю и за нашей новой сотрудницей. И меня это беспокоит – чем дальше, тем больше.
В чём конкретно я обвиняю Шушару? Увы: не знаю! У меня нет ни улик, ни доказательств, ни даже гипотез. Я не имею ни малейшего представления, в чём состоит её вина, прошлая или будущая. И всё же у меня сложилось стойкое впечатление, что она нечто скрывает, ожидает чего-то, а также таит в себе намерения, о которых мы и не подозреваем. У неё это на морде написано.
Кто порекомендовал тебе эту сотрудницу, Лё? Чем обосновал свою просьбу? Что вообще известно о её прошлом?
Умоляю, Лё, отнесись к моим словам серьёзно. Мы обитаем в храмине из брения, которой основание прах. Иными словами, наше с тобой благополучие зависит от репутации школы. И если она пошатнётся, наши надежды истребятся скорее моли[28].
Искренне твой Огюст.Частная переписка, передано с бэтменом
Л. Ст. Тененбойм – Огюсту Викторианскому
Дорогой Оги!
Я получил твоё письмо насчёт Шушары. Мне приятно, что ты беспокоишься о репутации школы. Но беспокоишься ты зря.
Хотел бы на этом и закончить, но тебя это вряд ли устроит. Поэтому введу тебя в курс дела, при условии, что это останется сугубо между нами.
Девушку порекомендовал мне один старый знакомый. Он существо старое и непростое. Так что я предложение принял, но всё-таки поставил вопрос – что ему действительно нужно. Оказалось, мелочь: шкура какой-то заготовки, которая то ли обучается у нас, то ли собирается обучаться. Зачем – не знаю. Старик со своими причудами. Для нас важно, что штраф он заплатит сам и к тому же сделает пожертвование школе.
В последнее время смертность среди учеников сильно снизилась, вреда для нашей репутации не будет в любом случае.
Хотел бы написать, что заготовка – самочка, но увы: мальчишка. Однако не жалей. Ты любишь работать с мясом, а это доширак. Какой-то бамбук. Не твой, короче, клиент.
Спокойно работай и не бери в голову.
Л.Тут не то чтобы збс, но меня всё устраивает. Во-первых, кормят. Во-вторых, работа понятная.
Я бы тут осталась. Если бы не сверчок, у которого на меня компромат. Причём он-то в случае чего отпиздится. Я не я, лошадь не моя, обманули, наебали, трали-вали семь пружин. Или просто спрячется. Лет на сто. А что, может. Для него это не срок. Съездит куда-нибудь. Он, помнится, Северной Африкой интересовался. Хотя там море. От моря лучше подальше. Но это кому как. Кто правильные слова знает, тому и рыбоны служат… Или просто – посидит у себя в норе, старые книжки почитает. У него их много, лет на двести хватит.
Хотя нет. Не будет он прятаться. Есть у него связи на самом верху. И не просто связи, но и посерьёзнее. Он про это помалкивает, но я-то не дура. Кое-что слышала, кое-что видела. Уверена: случись что, он первым делом потребует личного свидания с губернатором. Пошепчутся на этом своём языке, и выяснится, что Грегор Замза – почтеннейший пенсионер, мухи не обидит, как можно его в чём-то таком подозревать. А кто обидел его самого – тот трёх дней не проживёт. И ведь не проживёт. Так что лучше не рыпаться.
А Замза-то раздухарился. Вчера мне бэтмена прислал, с каким-то особенным антишоковым в ампулах. И инструкцией, как я этого Буратину должна исполнить. Инструкция проработанная, грамотная. Тянет на качественную маналулу. Даже особенности расположения нервных узлов учёл.
Я,
