— Да, — сказал я, — ты воин. Теперь я стоял лицом к нему и спиной к принцу Эльфверду и Вармунду, а Финан встал позади Брайса.
— Воин, сдержавший свою клятву, — добавил я.
Брайс оглядел глазеющую на нас толпу.
— Он не пришел, — он имел в виду Этельхельма.
— Он стыдится себя, — сказал я.
— Но он сделал так, чтобы я мог умереть здесь, а не на виселице. И он позаботится о моей жене и детях.
— Я прослежу за этим.
— Но он дозволяет мальчишке убить меня, — с отвращением сказал Брайс, — и этот молокосос меня разделает. Ему нравится причинять боль.
— Тебе тоже нравилось.
Он кивнул.
— Я раскаялся в своих грехах, господин.
Он смотрел поверх меня в безоблачное небо, и на миг в его глазах показались слезы.
— Ты думаешь, рай существует, господин?
— Я думаю, что храбрые воины после смерти отправляются пировать с товарищами в небесных чертогах Вальхаллы.
Брайс кивнул.
— Но чтобы попасть туда, воин должен умереть с оружием в руках.
— Поэтому ты хотел, чтобы руки были свободны?
Он не ответил, лишь взглянул на меня, и я увидел смущение на его лице. Его воспитывали как христианина, по крайней мере, я так думаю, но истории о старых богах, рассказанные шёпотом у ночных костров, страх перед потрошителями трупов, пожирающими мертвецов в Нифльхейме, мире мрака, остались в его памяти, несмотря на все проповеди священников.
Я всё ещё держал в руках нож. Теперь я повернул его и протянул Брайсу рукоять.
— Это не меч, — сказал я, — но все равно оружие. Держи его крепко.
Я плотно сжал пальцами руку Брайса, чтобы он не выронил нож или, если уж на то пошло, не воткнул его мне в живот.
Он и не пытался.
— Спасибо, господин, — сказал он.
И Финан нанёс удар. Он спрятал под туникой сакс, короткий меч, и, пока я говорил с Брайсом, вытащил его, а когда увидел, что Брайс крепко держит мой нож, ударил коротким клинком по шее. Брайс умер мгновенно, даже не успев понять, что случилось, и падая, всё ещё держал нож. Я продолжал сжимать его руку с клинком, и только убедившись, что Брайс мёртв, оторвал его пальцы от рукояти.
— Ты... — начал было визгливо возмущаться Эльфверд, но умолк, увидев, как Финан крутит сакс с окровавленным лезвием — клинок со свистом рассекал воздух, так что глазом не уследишь.
Так умер Брайс. Теперь он займёт своё место на скамье в зале Вальхаллы, такой же глупец, каким был при жизни. И там мы встретимся снова.
Я пошёл прочь, но осторожное прикосновение к локтю заставило меня быстро обернуться. На мгновение я подумал, что на меня напали Вармунд или Эльфверд, но оказалось, что это слуга. Он низко поклонился и сказал, что меня зовут в королевский шатер.
— Сейчас же, если тебе угодно, господин.
Угодно мне или нет — не имело значения, когда король призывает к себе, нельзя отказаться. И я последовал за слугой, прошёл за алый полог шатра. Внутри было прохладно, пахло скошенной травой. Там стояли столы, кресла, сундуки, широкая кровать, а на кровати сидела, глядя на нас, большеглазая темноволосая девушка. Король отпустил слугу и, не обращая внимания на девушку, подошёл к столу, заваленному кусками хлеба и сыра вперемешку с документами, книгами, перьями, чашами и парой серебряных кувшинов. Там же валялась изумрудная корона Уэссекса. Эдуард налил себе кубок вина и вопросительно взглянул на меня.
— Да, мой король?
Он налил ещё один и подал кубок мне, потом сел и указал мне на другое кресло, поменьше.
— Так значит, Брайс был язычником?
— Думаю, и язычником, и христианином.
— И он не заслуживал смерти.
Это был не вопрос, скорее утверждение.
— Нет, господин.
— Но его смерть была нам необходима.
Я не ответил. Эдуард пригубил вино, стряхнул прилипшую соринку с синего плаща.
— Я не знал, — продолжил он, — что убить его поручили моему сыну. Я рад, что ты этому помешал.
— Брайс заслужил быструю смерть, — сказал я.
— Да, — согласился он, — да, заслужил.
Я уже несколько лет не видел Эдуарда, и теперь размышлял о том, как он постарел, а ведь он гораздо моложе меня, немного за сорок, но его волосы уже начали седеть на висках, поседела короткая борода, лицо покрылось морщинами. Он становился похожим на своего отца. Я помнил Эдуарда юным принцем, а с тех пор слышал, что он пьёт слишком много вина и спит со слишком многими женщинами, хотя, видят боги, те же слухи разносят обо всех лордах. Но кроме того я слышал о его благочестии, о том, как заботился он о своей стране, я знал, что при завоевании Восточной Англии он показал себя достойным воином. Ему было трудно, почти невозможно жить в тени отцовской славы, но чем больше времени проходило со смерти Альфреда, тем авторитетнее и успешнее становился Эдуард.
— Ты ведь понимаешь, — внезапно спросил он, — что нам придётся напасть на Нортумбрию?
— Конечно, господин.
— Перемирие продлится. По правде говоря, мне это удобно. Нам нужно время, чтобы установить порядок на тех землях, что мы уже взяли.
Он подразумевал, что в следующем году раздаст поместья своим лордам и убедится, что они подготовили воинов, чтобы идти на север под знаменем с драконом Уэссекса.
В шатер вошёл священник с охапкой документов.
— Нет, не сейчас, — раздражённо буркнул король, махнув рукой, чтобы тот убрался. — Позже. Кому ты клялся в верности, лорд Утред?
— Твоей сестре.
Похоже, его это удивило.
— Ты ей всё ещё верен?
— Разумеется, господин.
Он нахмурился.
— Однако ты намерен сражаться за Сигтрюгра? — он нахмурился.
— Твоя сестра не потребовала иного, господин.
— А если она прикажет?
Я постарался уйти от ответа.
— Я старик с больными суставами, тебе нечего бояться, мой король.
Эдуард одарил меня мрачной ухмылкой.
— Мой отец попробовал управлять тобой и решил, что это невозможно. И он не советовал тебя недооценивать. Говорил, что ты выглядишь глупцом, но действуешь умно.
— Я думал, все наоборот, господин.
Он дежурно улыбнулся, а потом вернулся к вопросу, которого я старался избежать.
— Так что же будет, если сестре потребуется твоя служба?
— Господин, — сказал я, — все, чего я хочу — это вернуть Беббанбург. — И зная, что его это не удовлетворит, добавил: — Но, видимо, теперь, когда там Константин, это невозможно, поэтому я намерен осесть во Фризии.
Он нахмурился.
— Я спрашивал, что ты будешь делать, если моя сестра тебя призовет, — голос его стал точь-в-точь как у Альфреда.
— Я никогда не обнажу свой меч против твоей
