Здесь же находилась и городская тюрьма, маленькая, почти всегда пустующая. Очень редко, раз в полгода, сюда помещали подгулявших парней, обычно – за драки, среди юнцов неизбежные, или за проявление неуважения к членам княжеской семьи. Сюда же, в городскую тюрьму, сажали на карантин бескрылых дикарей, поднявшихся с поверхности.
Здесь в эту ночь держали и девку Марью.
Я осторожно прокрался к узкому окну, забранному решёткой.
Охранники ночной смены спали мёртвым сном: свадьба княжьего сына вымотала всех донельзя. Гуляния, застолья, танцы, фейерверки продолжались до рассвета, охрана следила за порядком с удвоенной бдительностью, но когда праздник угас – бдительность угасла тоже.
Смотреть на лежащих вповалку, храпящих воинов было смешно.
Я вспомнил Куланга: он обещал, что в его смену постовые не поднимут тревогу, если заметят моё появление. Теперь оказалось, что вся смена валялась вповалку и храпела.
Не только охрана – весь город забылся трудным хмельным сном. Спали факельщики, забыв подлить масла в уличные светильники; спали уборщики, отчаявшись выгрести с мостовых увядшие цветы, бумажные гирлянды и осколки разбитой посуды; спали жрецы, кое-как прикрыв храмовые ворота; спали золотари, уставшие вычищать отхожие места; спали слуги, обслужившие все прихоти хозяев; спали князья, Финист-старший и его красивый юный сын в обнимку с молодой женой.
Если бы кто-то в эту ночь решил напасть на Вертоград – он бы овладел городом без усилий.
Но некому было нападать. Никто, кроме самих птицечеловеков, не мог добраться до небесной обители. Любой воин, заступающий в охрану, знал, что служба его – ритуальная, номинальная; никто никогда не нападёт, никто не покусится. За множество столетий не было ни единого случая. Тысячи локтей пространства, свищущего лютыми ветрами, надёжно отделяли Вертоград от любой атаки снизу.
Ни земные дикари, ни обычные птицы, ни летучие мыши, ни кровососущие насекомые – переносчики заразы – не могли попасть сюда никаким образом.
Поэтому охранники спали крепко.
Но Марья не спала – возможно, единственная во всём городе.
Когда я позвал её – подбежала к окну мгновенно.
Увидев меня, не удивилась. Просияла, как будто увидела близкого родственника. Прижалась к решётке, глядела с надеждой.
Я прижал палец к губам и прошептал:
– Говори так тихо, как только можешь. Здесь у всех острый слух.
Марья молча кивнула.
– Что тебе сказали? – спросил я.
– Сказали, чтоб ждала. Сказали, завтра разберутся.
Я достаточно хорошо видел в темноте, чтобы поразиться красоте её лица и глаз. Красота происходила не от общей гармонии черт, не от идеального сочетания высоты лба и длины переносицы, рисунка скул и губ; я плохо помню законы красоты, преподанные учителем когда-то, а что помню – в то не верю; красота, как я множество раз убеждался, происходит в первую очередь от внутреннего света, от взгляда, от исходящей силы, от того, как человек держится.
Марья мёрзла, дыхание выходило слабым паром, она спасалась шубой, завернулась до подбородка. Но и шуба, изготовленная из хвостов мелкого зверя горностая, подчёркивала её красоту.
Задолго до меня подмечено, что драгоценные меха подходят не каждому; значительных, глубоких, сильных людей украшают, и наоборот – глупцов и малодушных делают посмешищем.
– Холодно? – спросил я.
– Ничего, – ответила Марья и махнула рукой: мол, неважно.
Я вытащил моток золотой нити, просунул сквозь решётку.
– Возьми.
– Что это?
– Донце-веретёнце. Пряжа, чистое золото. Можно рубаху сшить, или платье. Запомни: здесь все очень любят золото. Когда тебя приведут в княжий дом – покажешь.
– А если спросят, откуда взяла?
– Не спросят. Если предложат продать или обменять – не соглашайся. Скажешь: моё, и всё. Скажешь, что заколдовано. Скажешь, что только ты знаешь, как с этим обращаться. Поняла?
– А если отнимут? – с сомнением прошептала Марья.
– Не отнимут. Всех, кто находится в городе, охраняет закон. Ни у кого нельзя отнимать никакого имущества. Ни у первых, ни у последних. Ни у князя, ни у троглодита. Помни это. Если попробуют отнять – кричи, зови охрану. У нас с этим строго.
– Поняла.
– Шить, вязать, прясть – умеешь?
Марья взвесила золотую пряжу в узкой ладошке.
– Конечно, – ответила. – Чего там уметь? Села – и шьёшь, невелика премудрость.
– Вот и хорошо. Это будет твой пропуск в княжий дом. Торгуйся. Стой на своём. Не поддавайся на уговоры. Добивайся встречи с Финистом. Княжьим домом управляет женщина по имени Сорока. Очень скупая. Охраной управляет воин по имени Неясыт. Ты с ним знакома. Это он забрал у тебя подзорную трубу. Он не скупой, зато старый: он боится, что его уберут. Ни единому слову этих людей не верь.
– А кому верить?
– Никому. Есть второй заместитель Неясыта, его имя – Куланг. Ему можешь верить, но тоже – с осторожностью. Завтра он поведёт тебя в княжий дом.
– А если не поведёт?
– Поведёт. Всех земных девок сначала ведут к князю. Он решает, оставить дикаря в городе или сбросить. Но даже если тебя сбросят – не бойся. Я буду неподалёку. Я тебя подхвачу. Не умрёшь.
Марья посмотрела благодарно.
– Зачем ты это делаешь?
– Ради себя. Я изгнан, я хочу вернуться.
– За что изгнан?
– За разбой, – ответил я. – Побил одного дурака, и кое-что отобрал. Старая история. Если спросят – не говори, что со мной знакома.
Марья поколебалась, и пар из её рта стал как будто гуще.
– Я не могу врать, – прошептала она, решительно, как будто выкрикнула. – Не умею совсем. Если совру – меня изобличат.
– Скажи, что плохо понимаешь наш язык.
– Это тоже будет враньё. Кривда. Я же всё понимаю.
Я улыбнулся.
Может быть, она не разглядела в темноте моей улыбки.
– Ты не внизу, – сказал я. – Ты наверху. Это Вертоград. Здесь многие врут. И чем богаче человек – тем больше в нём обмана.
– Финист меня не обманывал.
– Финист – молодой парень. Многого не понимает.
Марья упрямо покачала головой.
– Он мой суженый. Я его люблю, я не могу ему не верить.
Эх, подумал я. Правильно говорили школьные учителя: любовь и рассудок несовместны, как земля и небо; противоположные стихии.
– Марья, – прошептал я, ловя её взгляд, – Марья! Смотри на меня.
Она подчинилась.
Я впервые назвал её по имени. Дикое имя, что и говорить. Мычащее, рычащее, чрезмерно звонкое, на мой слух – грубое, неблагозвучное, поистине варварское. В нём слышались животная мука и агрессия.
Вспомнил: дикари поклонялись идолам, один из них носил имя Мара. Считалось, что это женская сущность, богиня смерти и воскрешения, природного круговорота.
Может быть, подумал я, на самом деле эта бескрылая девочка, дрожащая и мучимая недостатком воздуха, никакая не Марья.
– Послушай, – сказал я. – Тот Финист, который был тогда с тобой, внизу, и тот, который живёт сейчас в отцовском доме, – это два разных человека. Он болел, он потерял память. Он женился. Его жена – твой первый враг. Покажи ей золото. Скажи, что умеешь прясть золотую нить. Не робей, не стесняйся. Готовить еду, мыть, стирать, прибираться – тоже
