Не хотел вспоминать, не хотел рассказывать про кровь, про огонь, про трупный смрад, про глаза невольниц, полные ужаса, про вражьи стрелы, воткнувшиеся в мою лопатку.
Нечего тут было вспоминать; слава воина отравлена, тяжела его память, и смерть летает над ним, как птица над собственным гнездом.
И если бы я вдруг захотел поведать детям о славе мужа крови – я бы рассказал не о битвах и поверженных врагах, а о голоде, отчаянии, о горечи потерь и страхе неизвестности. О покойниках, сожжённых частично, из-за нехватки дров, и оставленных нами в пустынях, на потеху животным-трупоедам. О драках за добычу меж своими же братьями по оружию.
Но никогда я не соберу детей и не стану рассказывать такое: настоящую правду не хотят знать ни дети, ни взрослые.
Так я встретил свои двадцать лет: в славе и в достатке, но без душевного покоя.
Смерть так и не прибрала меня, не захотела.
Многие красивые, сильные, молодые мужчины упали к моим ногам, с разрубленными головами, в скрежете зубов и воплях отчаяния. Многие из них были ловчей и крепче меня, и бились отважно. Но полегли – они, а я уцелел.
5.Спустя время, уже на закате, со стороны старухиной избы потянуло горячим хлебом. Мы переглянулись – и у юного Потыка, и у взрослого Торопа ли́ца расплылись одинаково довольными ухмылками.
Наконец, дверь избы отвалилась, пронзительно заскрипев.
Однако вместо старухи мы увидели молодую девку.
Сначала я подумал, что ведьма решила над нами пошутить, навела морок, или сама обратилась в девчонку.
Но потом узнал: это была бродяжка, которую мы считали утонувшей.
В руках у неё, вместо ожидаемого подноса с караваем, был ушат с помоями: девка отошла в сторону, вылила помои, бросила на нас короткий косой взгляд и направилась к двери.
– Эй, – позвал я. – Погоди.
Она остановилась.
Мы все трое уже стояли на ногах и пожирали её глазами.
– Мы видели тебя утром, – сказал я. – На озере.
Девка кивнула.
Мы подошли ближе.
Она была очень худая, полупрозрачная.
Нет, она никак лицом не походила на мою Зорю. Только ростом и статью. Надежда всколыхнулась во мне, сердце подпрыгнуло – и тут же успокоилось.
Эта девчонка была совсем другая, незнакомая.
Старухина юбка – кстати, нарядная, синяя с жёлтым узорьем, – пришлась девке великовата, подол подметал землю. Но пояс юбки поддерживал толстый наборный ремень с медной пряжкой и ножом в кожаных ножнах.
Утром, на озере, я не заметил на ней этого пояса и ножа. Теперь видел: девка не простая.
Она была без платка: русые волосы по лбу перехватывала тесьма, а вторая тесьма пониже затылка удерживала туго заплетённую косу.
Мы подошли ещё на шаг.
Девка аккуратно поставила лохань у своих ног, отступила назад и положила пальцы на рукоять ножа – и это движение, очень особенное, воинское, медленное и плавное, выдало её с головой.
Она ничего не боялась, дралась часто, и была, скорее всего, очень опасна.
Глаза её, большие, ярко-зелёные, смотрели пристально и как бы в никуда – вроде мне в грудь, а на самом деле она видела всех троих, и ещё дверь сбоку, и угол дома.
– Как тебя зовут? – спросил я.
– Марья, – ответила она.
– Мы думали, ты утонула, – сказал Потык.
– Почти утонула, – ответила девка. – Бабка вытащила.
– Бабка вытащила! – крикнул Потык. – Что ж ты, дура? Мавок никогда не видела?
– Видела, – ответила девка. – Но эти были какие-то особенные.
И пожала плечами, и коротко улыбнулась: понимала, что едва не погибла.
– Конечно, особенные, – сказал Тороп. – Непуганые. Чтоб ты знала, тут у нас глухой угол. Чудес всяких много. С нашими мавками связываться нельзя. В один миг утопят.
Девка убрала ладонь с ножа и кивнула.
– Откуда ты? – спросил Потык, подходя ближе.
Девка немедленно отступила ещё на шаг.
– Из Резана.
Потык смешался. Он явно был рад, что девка уцелела, да и я был рад; всегда хорошо, если кто-то считается мёртвым, а потом оказывается живым. Но Потык был юн и никогда не видел бродяг с ножами.
– Из Резана… – повторил он, и его розовое лицо исказила задумчивость. – Это где?
– Далеко, – ответил я, вместо девки. – Год пути, если по рекам. А пешком – три года.
– Ну не три, – возразил Тороп. – У меня прадед по матери примерно из тех краёв. Но туда вообще пешком дороги нет.
– Есть, – вдруг возразила Марья, и нахмурилась. – Я пойду, ребята. Ладно?
– Иди, – сказал я. – Конечно. Кто тебя держит?
Но тут дверь дома распахнулась на всю ширину, словно её пнули изнутри; появилась старуха. На этот раз в её руке был посох с набалдашником.
– Чего тут? – каркнула она. – А ну, не замайте девку!
И подняла посох: я его рассмотрел. Это был прямой кусок великаньей кости, обточенный докругла, сплошь исчерченный рунами, а набалдашник представлял собой вырезанную из цельного костяного массива страшную морду, никогда мною раньше не виданную.
Старуха поманила Марью пальцем.
– Они тебя трогали?
– Не трогали, – сказал я.
Старуха сверкнула белыми глазами.
– Тронете, – объявила она, – на всех троих порчу надвину! Уды не встанут! А руки и ноги – отсохнут!
– Не шуми, – ответил я. – Мы её видели утром. Мы думали, её мавки утопили.
– Не утопили, – раздражённо сказала старуха. – Обошлось.
Кивнула Марье, и обе скрылись за дверью; до нас донёсся сварливый ведьмин голос, – то ли поучала, то ли ругала.
Мы вернулись к костру и уселись вокруг.
– Красивая, – тихо сказал Потык. – Глаза особенно.
– Ага, – сказал я. – И нож у неё тоже ничего. Длинный. Так что ты к ней не лезь.
– Как скажешь, – ответил Потык. – Ты у нас воевода, тебе видней.
– Вот именно, – сказал я.
Малой помолчал, подумал и спросил:
– А если ты воевода, значит, и все бабы в походе тебе первому достаются?
– Не обязательно, – ответил я. – Нет такого закона. После боя бабу берёшь, как любую другую добычу. Берёшь жену врага, берёшь его коня, его оружие. Его детей. Всё имущество. Всё, что было его, становится твоё, и женщина тоже. Но теперь другой случай, эта девка – не добыча, не жена врага, она ничья, посторонняя, и ты её не трожь.
– Добро, – сказал Потык.
Тем временем в доме загремела посуда. Мы переглянулись.
– Жрать, наверно, не дадут, – грустно предположил Потык.
– Дадут, – сказал я. – Старуха обязана. Договор есть. Один раз она кормит на пути туда, и один раз – обратно. И ещё баню должна истопить, между прочим.
– Нет уж, – пробормотал Потык. – Обойдусь без бани.
– Боишься?
– Есть немного, – сказал Потык. – Ведьма всё-таки.
Тороп снял с рогатины свою рубаху, вывернул наизнанку и снова повесил, подняв повыше над костром, чтоб огонь не подпалил края.
– Если волхвы берут тебя в ученики, – сказал он, – значит, ты не должен бояться ни колдовства,
