– Это не всё, – сказал я.
Марья посмотрела с удивлением.
А я понял: пора выполнить долг, пора добавить серьёза в разговор.
Прямо сказать, мне не нравятся безумные люди с острыми ножами, которые ходят по моему лесу в поисках того – не знаю чего.
Я назвал её по имени.
– Марья, – сказал. – Слушай меня. Чтобы ты понимала: я воин. Муж крови. Война – мой хлеб. Я не допущу никакой беды на моей родовой земле. Я должен всё знать. Бабка явно тебя пригрела. Не только спасла, но и оставила подле себя. Зачем?
Марья поколебалась и ответила:
– Пожалела.
– Обещала помощь?
– Нет. Ничего не сказала. Помыла, дала одежду, накормила. Потом усадила оттирать горшки песком. Чтоб, значит, я ей за кров и еду отработала…
– Что ещё сказала?
Тут девка поправила волосы и покачала головой.
– Ты хоть и муж крови, – сказала она, – но мне никто. И ты мне допроса не устраивай. Я дочь резанского кузнеца, я тебя не боюсь. Я пришла сюда по своей надобности, и в моих ногах – моя свобода. Я никого не трогаю и не ворую. И кто бы ты ни был – ты не можешь мне препятствовать.
Отповедь получилась внушительной, я осёкся.
Тороп и Потык тоже напряглись и подались вперёд, и рты у них отвалились от удивления.
– Ладно, – сказал я. – Извини. Лучше один раз спросить, чем всю жизнь не знать.
И кинул железный пест ей под ноги, поверх железных башмаков; металл громко звякнул, из травы взмыла перепуганная птица.
– Кузнецова дочь, – сказал я. – Теперь понятно, откуда железо. Забери его, оно очень дорого стоит. Захочешь продать – скажи, я помогу.
Марья деловито и даже немного торопливо подхватила железные подошвы и пест.
– Сколько это стоит?
– Много, – солидно ответил Потык. – Это стоит шесть молочных коз, или три молочных коровы. А если серебром, то старшины меняют один к пяти.
– У нас дают один к шести, – поправил Тороп. И повернулся к Марье: – Тебе на всю жизнь хватит.
Марья подумала, посмотрела в огонь и сказала:
– Нет, ребята. Мне не нужны коровы и деньги. Я хочу попасть в Вертоград. В город птиц.
– Прости, – ответил я. – Никогда ничего про это не слышал.
– Погодите, – сказал бородатый Тороп, подавшись вперёд. – Главное, ты, Марья, погоди. Ты, небось, не понимаешь, куда попала. Мы живём на отшибе. Новости до нас не доходят, а у самих и вовсе не бывает новостей. Есть, кто живёт по-новому, есть, кто живёт по-старому, а мы тут – живём по-древнему. Не знаю, откуда ты взялась, но в наших чащобах ты и трёх дней не протянешь. И это летом, а про зиму лучше не говорить. То, что ты сюда добралась невредимая, – это уже чудеса. Хочешь найти своего оборотня – ищи, но имей в виду: если хочешь уцелеть – оглядывайся почаще.
Марья улыбнулась.
– Ты меня пугаешь? – спросила она. – Или предупреждаешь? Я три года в пути. Чтобы вы знали, ваш змей – не единственный. В одном городе я видела змея размером с телёнка, с маленькими крылышками, – он не мог летать, а мог только хлопать этими крылышками, как курица. И у этого змея был мужской уд, а под удом ещё и женское место, то есть он был одновременно сам себе и самец, и самка. Этот змей сидел на привязи, в дубовых колодах, в каменном подвале княжьего дома, а по праздникам его вытаскивали на люди, для потехи, он рычал и плевался тухлым ядом. Он тоже был полумёртвый от голода и от старости, или от тяжёлой неволи. А в другом городе я видела осетра, который ударом хвоста убил взрослого человека: этого осетра с трудом поднимали шестеро мужиков. А в третьем городе я зимовала однажды, и там случилось нашествие упырей: они вылезли из могил в самую сильную стужу и целую ночь бродили по сугробам вокруг домов, стучались в двери, звали по именам родню; никакого вреда не сделали, не тронули ни людей, ни скотину, утром убрались… – Марья шмыгнула носом. – Я видела достаточно. И пугать меня не надо.
Она снова окинула прямым взглядом всех нас – и добавила:
– А теперь – если знаете хоть что-то про птичий город, хоть малый слух припоминаете – скажите.
Тороп вздохнул.
– Я ничего не знаю, – ответил он. – Извини.
– Нелюдей давно никто не видел, – сказал я. – Считается, что их род прерван, и боги стирают их с лица земли.
Марья выслушала меня и вдруг задрожала.
– Бабка говорила так же, – прошептала она. – Бабка сказала, их народ вымер. Кончился от старости.
– Эх ты, – сказал малой Потык. – Три года бродила, а главного не знаешь. Никакая ведьма тебе правды сразу не скажет. Спроси ещё раз.
– Спрашивала, – сказала Марья. – Без толку.
– Тогда задобрить надо, – сказал Тороп.
– Нечем задобрить, – невесело ответила Марья. – У меня из ценного только нож остался. Но нож я не отдам. Может, отдам железный пест, раз он дорого стоит…
– Ничего не отдавай! – сказал Потык, и мужественно распрямился. – Послушай меня, я – ученик волхва, я – знаю! Когда бабка решит, она сама скажет. И назначит цену. Торговаться нельзя: надо сразу дать, что захочет. Тогда она поможет. И если есть дорога в твой птичий город – бабка покажет.
– Понятно, – сказала Марья. – Все ведьмы одинаковые. Торговаться нельзя, надо сразу платить.
Она встала, подобрала с колен Торопа хлебную тряпку.
– Прощайте, ребята. Старуха велела, чтобы вы ушли до рассвета.
– Ладно, – ответил я. – Старухе виднее. Прощай.
– Подожди, – крикнул Потык, и тоже вскочил. – Ты главного не сказала!
Марья поглядела с недоумением.
– Зачем ты с ним связалась? – спросил Потык. – С оборотнем? Как так вышло?
Марья коротко улыбнулась и пожала плечами, явно не собираясь ничего
