Но мозг – это миллиарды нейронов, и их структура уникальна у каждого человека. Если вы хотите изменить чей-то мозг, то вам нужно составить схему этих связей, а мы даже не знаем, как это сделать. Составление схемы каждого нейрона – такая же трудная задача, как создание совершенно нового мозга, и я даже не думала, что мы близки к этому.
– Что ты хочешь этим сказать? – спрашиваю я. – У тебя есть алгоритм, который контролирует твои мысли?
Коул смеется. Это глубокий, раскатистый смех, и от этого звука сотрясается напряженная атмосфера, которая висела между нами последние несколько часов.
– Нет, все совсем не так.
– А как? – Я ерзаю на сиденье и наклоняюсь к нему, осторожно двигая раненое колено. – Эти коды перестраивают нейроны? Как они обрабатывают вычисления?
– Речь не о контроле мыслей, – говорит Коул. – Ничего подобного. Все намного проще. Это обнаружилось, когда Лаклан перенастроил отключенные участки моего генома и заметил, что мое поведение немного изменилось.
Я закрываю глаза, стараясь не думать о риске, на который пошел папа, когда решил использовать алгоритм, нацеленный на отключенные участки ДНК Коула. Это могло убить его. Могло свести его с ума. Это генетически эквивалентно тому, как если бы вы решили накормить ребенка какими-то химикатами, чтобы посмотреть, что произойдет.
– И что же он обнаружил?
Коул смотрит на меня, и впервые с начала поездки мы встречаемся взглядами.
– Скажи мне, почему ты решила закачать вредоносный код в колено, чтобы закрыть шлюзы?
Я провела рукой по повязке на ноге.
– Это показалось мне правильным.
– Ты обдумала это решение и взвесила все «за» и «против»? Или просто следовала инстинктам?
Я вспоминаю «Хоумстэйк» и как воткнула кабель в колено, не оставляя себе времени на раздумья.
– Думаю, по большей части мною двигал инстинкт.
Он кивает:
– Ты хотела защитить людей в этом бункере. Это инстинкт, Кэт, и настолько глубокий, насколько это возможно. Инстинкт защиты других встречается часто и может подавить все остальные при необходимости. Мы рождаемся с ним, а значит, он хранится в нашей ДНК. Наши осознанные мысли и воспоминания создаются на протяжении всей нашей жизни, но инстинкты – нечто другое. Они заложены в нашей генетике. И именно поэтому поддаются кодированию.
Я прикусываю губу, когда начинаю понимать, к чему он ведет. Если наши инстинкты заложены в генетике, то однажды мы сможем переписать их. Но сначала нам нужно найти гены, которые контролируют их, что практически невозможно. Даже изучение детей с отключенными генами не может этого гарантировать. Если ребенок боится темноты, это происходит из-за закодированного инстинкта или из-за того, что кто-то просто напугал их? На протяжении веков ученые пытались разделить влияние генов и опыта на нашу личность. Природа против воспитания.
– Так значит, ты не запрограммирован на защиту? Это инстинкт?
Коул кивает:
– Защитный инстинкт стал первым, который Лаклан обнаружил во мне. Он активировал один из моих генов кусочком кода, когда мне было восемь лет, после чего я схватил медсестру, которая пыталась взять образец крови у Цзюнь Бэй. Код не изменил чьего-либо поведения, но заставил мозг загораться словно фейерверк. Твой отец понял, что, если он изменит гены, которые связаны с моими инстинктами, в ответ на это они начнут срабатывать. Лаклан активировал набор генов в клетках моего мозга, и я внезапно стал бояться воды. Он деактивировал их, и страх исчез. Это не срабатывало на других, но для меня это казалось щелчком переключателя. Он мог заставить меня ощутить страх или желание защитить кого-то, просто запустив несколько строчек кода.
– Инстинкты, которыми управляют дистанционно. – Голова кружится от осознания подобного. – Это просто невероятно. Но… это означает, что он может использовать тебя, чтобы нарисовать схему того, какие гены контролируют определенные инстинкты. Никто не мог сделать этого раньше. Ты как Розеттский камень[25] для человеческого мозга.
На лице Коула мелькает нечитаемое выражение, словно облако, закрывшее солнце.
– Он тоже так называл меня. И вычислил сотни инстинктов в моей ДНК, начиная с защитного инстинкта и заканчивая тягой к сладкому. Желание охотиться, убивать…
И тут меня осеняет.
– Он заставил тебя почувствовать все это? Но как он их проверял? Ты был ребенком и еще не мог внятно объяснить, что чувствовал. А значит, папе приходилось проверять это в различных условиях, в различных обстановках, с разной интенсивностью. Он должен был убедиться, что ты не притворяешься…
Коул опускает глаза.
– Он заставлял тебя убивать людей, когда ты был еще ребенком?
Коул кивает. Несколько секунд я пристально смотрю на него, а затем отвожу взгляд. Слеза стекает по моему носу, хотя я даже не почувствовала, что плачу, поэтому прикусываю губу, пытаясь сдержаться.
– Кэт, пожалуйста, не плачь. Это было давным-давно. Я уже пережил это.
– Но это неправильно, – говорю я. Мой голос звучит хрипло, и от стараний говорить громче у меня болит горло. – Он и сам был отцом, а ты ребенком. Но он обращался с тобой как с лабораторной крысой, хотя должен был заботиться о тебе.
– Если бы это не сделал он, то сделал бы кто-то другой. Может, через несколько лет, а может, и десятилетий, но это было неизбежно.
– Нет, – шепчу я, хотя знаю, что он прав.
Если бы это не сделал папа, то в конце концов сделал бы другой ученый. В этом и сложность тестирования на животных. Это же так просто, и это единственное, что люди умеют делать. Когда они узнали все, что только можно, от крыс, то… перешли на кроликов, собак, обезьян и бонобо. А следующими в их списке наверняка стали бы люди.
Но это не оправдывает действий отца.
Коул вздыхает:
– Послушай, Кэт, я многое пережил, но так можно сказать о многих. Думаешь, дети, испытавшие влияние гидры, счастливы? Некоторые из них ели своих родителей. Это жестокий мир, и твой отец сделал меня достаточно сильным, чтобы выжить в нем.
– Перестань его защищать. – Я вытираю глаза тыльной стороной ладони. – Он заботился обо мне и в то же время причинял тебе боль. Это неправильно. Он держал тебя взаперти…
– Он создал вакцину, – перебил меня Коул. – И только это имеет значение. Больше нет такого понятия, как «правильно», оно исчезло, когда разразилась чума. Иногда нам приходится совершать ужасные вещи, чтобы предотвратить что-то более ужасное. Ты все еще смотришь на мир с позиции добра и зла, но это война, и правила изменились.
– Знаю, – говорю я и снова вытираю глаза.
Я знаю, что он говорит правду, и испытывала те же эмоции, когда читала код расшифровки вакцины. Он лишился детства, а я отказываюсь от своей жизни, но это не значит, что мне хочется так поступать. И не делает
