– Ну, нам никогда не говорили об этом. Твой отец хотел убедиться в чистоте эксперимента, поэтому мы не должны были понимать, что у нас проверяют. Но мы все же догадались о некоторых из них. С Ли все оказалось очевидно. Они в течение многих лет брали у него образцы крови и тканей, а через некоторое время стали запирать в комнате с зараженными гидрой кусками плоти и ждали, пока они взорвутся.
Я закрываю глаза, ошеломленная подобной жестокостью.
– Так у Леобена врожденный иммунитет? – выдавливаю я.
– Точно. У него даже нет вакцины в руке, как у Крика или меня, но твой отец, вероятно, был единственным человеком в мире, который бы мог рассказать, как действует его иммунитет. Мы знаем только, что ему потребовалось восемнадцать лет, чтобы превратить то, что он нашел в ДНК Ли, в вакцину.
– А остальные?
Я наклоняюсь, подтягиваю к себе рюкзак и достаю папки с пятнами плесени. Коул напрягается, но не останавливает меня. Я открываю первую папку с фотографией девочки с коротко стриженными светлыми волосами. Анна Синклер. Ее кожа выглядит необычно – словно усыпанная крошечными бусинками, – но по фотографии сложно что-то разобрать. Сузив глаза, она смотрит в камеру так, словно хочет причинить боль тому, кто стоит за ней.
– Что с ней?
Коул оглядывается и улыбается:
– Ах Анна… Ей бы понравилось, что ты сделала со своим генкитом, чтобы взорвать воздушные шлюзы. Стоит только упомянуть взрывчатку, и Анна в деле. Мы не знали, какой именно была ее мутация, но в детстве у нее появлялись наросты по всему телу. Клетки ее кожи не прекращали расти. Даже на фотографии это видно. Она даже не могла есть. Анна много времени провела в медицинском отделении, пока Лаклан не придумал алгоритм, который очистил ее кожу за одну ночь. Она сейчас на юге. В другом гражданском бункере «Картакса». Они ограничили наши коммуникаторы, и мы почти не общались последние несколько месяцев.
– Почему она там?
Коул выглядит удивленным.
– Не знаю. Они не разглашают такую информацию о тайных агентах.
– Она тоже агент?
Он кивает:
– Я, Анна и Леобен. Но Анна, наверное, тренировалась больше всего. Она увлекалась военным делом с самого детства. Она хочет однажды управлять «Картаксом».
– А что насчет… – Я перекладываю папки и открываю следующую, в которой нахожу фотографию лысой девушки. Ее кожа такая бледная, что даже видно вены на щеках. Она напоминает стеклянную куклу. – А что насчет Зианы?
– Зиана… – Коул вздыхает. – Зиана пропала. Она сбежала во время вспышки. Предупредила нас, что планирует это сделать, и не хочет, чтобы мы ее искали. Я все еще пытаюсь связаться с ней раз в неделю, но пока безуспешно. Она была очень близка с Цзюнь Бэй.
– Ты знаешь, какая у нее мутация?
– Да. – Голос Коула звучит резко.
Я чувствую, как по коже ползет холодок.
– И что это?
– Ты уверена, что хочешь говорить об этом?
Я крепче сжимаю папки в руках.
– Мне нужно это знать, Коул.
Он медленно выдыхает:
– У Зианы… есть еще одно чувство.
– Что-то типа… магниторецепции ? [24]
Он качает головой:
– Она чувствует некоторые органы в своем теле. Они связаны с ее мозгом, как наша нервная система. Когда меня подстрелили, я почувствовал боль, потому что так сказали мне нервные окончания. Зиана бы тоже ее почувствовала, но при этом еще бы чувствовала свою кровь, гормоны и еще сотню других вещей так же хорошо, как боль. У нее слишком много нейронов в теле – по крайней мере, так думала Цзюнь Бэй, но нам потребовалось некоторое время, чтобы понять это.
Слишком много нейронов. Моя голова кружится, когда я задумываюсь о последствиях подобного. У каждой панели есть несколько датчиков, которые считывают данные с тела своего носителя: уровень сахара в крови, выброс гистамина, количество гормонов, количество клеток, просачивающихся в наш желудок каждый час. Показания с этих датчиков поступают по отдельным каналам, и их можно посмотреть в ВР, но невозможно сравнивать статистику, которая появляется перед глазами, с тем, чтобы фактически воспринимать эти показатели. Люди, подобные Зиане, вырастали, зная о человеческом теле больше, чем какой-либо ученый, просто прислушиваясь к нему.
– Это невероятно.
– По-моему, Лаклан считал так же. Он часто работал с Зианой, но она плохо ладила с остальными. Она всегда была… странной. Она почти не разговаривала и большую часть времени проводила в медицинской палате.
– Почему?
Коул не отвечает, и я внезапно осознаю, почему он не хотел говорить о Зиане. Самый простой способ проверить, что кто-то чувствует функции своего тела – это повредить или нарушить их работоспособность. Подтолкнуть к пределу возможностей. Изогнуть их, пока они не сломаются.
Лучший способ проверить умения человека выжить – попытаться убить его.
Я закрываю глаза. Я видела шрамы на груди Коула, но не позволяла себе думать о том, как он их получил. Папины исследования были не просто бесчеловечными, он намеренно проводил их. Он пытался подтолкнуть этих детей как можно ближе к пределу возможностей, чтобы посмотреть, что нового он узнает, когда они развалятся на куски.
Я открываю глаза, пытаясь сдержать ярость, которая охватила мое тело.
– А какая мутация у Цзюнь Бэй?
Коул оглядывается, но я не открывала ее папку. Я не хочу видеть выражение его глаз, когда он увидит ее фотографию. Меня закружил шторм… ярости, отвращения и страха. И мне не хочется добавлять к ним ревность.
– Мы так и не выяснили, какая у нее мутация. Или она просто никогда не говорила мне об этом. Что бы там ни оказалось, это было неочевидно.
– А у тебя?
Он поджимает губы.
– Моя мутация вызывает сильную реакцию на нейронные алгоритмы гентеха.
– Типа блокираторов памяти?
– Нет, типа настоящих нейронных алгоритмов гентеха. Кодов, которые работают внутри мозга.
– Я думала, что нам еще лет десять не достичь подобных технологий.
– Ну, думаю, Лаклан опередил свое время.
– Вау.
Я откидываюсь на спинку, наблюдая, как дождь отскакивает от лобового стекла. С момента изобретения панелей навязчивой идеей любителей теорий заговоров был код, который влиял на мозг людей. Они считали, что если можно изменить кожу людей, то можно изменить их сознание, а значит, через какое-то время наши мысли начнут контролировать.
Но после многолетних исследований и бесчисленных испытаний на приматах ученые выяснили, что это слишком сложно.
Проблема в том, что наш мозг не похож ни на один другой орган. Наши мысли и воспоминания хранятся в виде миллиардов крошечных цепочек, а значит, важны не сами клетки, а их структура. То, как они устроены, как связаны между собой. Остальные части тела намного проще: если вы измените ген, отвечающий за выработку меланина, то ваши веснушки исчезнут. Хочется мускулы побольше? Просто вырастите еще несколько мышечных клеток. И большинство алгоритмов гентеха так же просты. Искусство кодирования заключается в том, чтобы найти
