– Я приготовил пику, заточил на три грани, слышишь?!
Если этот жбан с глистами хотя бы посмотрит в сторону его собаки…
– Попишу на папироски!
Чек сжимал кулаки, на шее выпучивались жилы.
– Чтобы никто, никто даже близко не осмелился!
Он определил ее породу – смесь лабрадора с дворнягой, такие особенно вкусны, особенно жирны, особенно мясисты в хребтовой части.
Он выменял рукописную книгу рецептов на корейском языке и упросил старого корейца перевести. И по утрам рассказывал – как правильно освежевать тушу, чтобы не упустить ни молекулы вкуса, ни грамма ароматного жира.
Он нарисовал план местности и отметил красными крестиками места, где собака пасется особенно часто.
Он сплел из проволоки гибкую и длинную петлю и каждый день тренировался на деревянной лошадке с колесиками. Терпение и труд делали свое дело – один из пяти бросков заканчивался заарканиванием коника, Чек, брызгая слюной и изрыгая проклятия, подтаскивал лошадку к себе, вонзал в ее горло заточку и демонически хохотал.
– Нет, – повторил Человек, выкручивая от напряжения плечи. – Нет, она не японская, она ханьская. Или корейская, прости божечка. А на них мне плевать вот так, вот так…
Человек принялся показывать, с каким именно презрением он относится к китайцам и корейцам, хохотал и плевал на дорогу затяжной соплистой слюной.
Домой вернулись поздно. Мне и раньше приходилось таскать труповоз в гору, но сегодня это далось через кровь. Почему-то из горла.
Через день я познакомился с ней.
Углегорск
Во времена начала освоения Карафуто на месте Углегорска располагалось незначительное поселение айну, впоследствии здесь построили русский военный пост, еще позже, когда Карафуто окончательно сделался Сахалином, эта часть острова приобрела неожиданные стимулы к промышленному развитию; в окрестностях обнаружили значительные запасы каменного угля, залегавшие к тому же близко от поверхности, что делало возможным разработку открытым способом. Эта разработка осуществлялась на протяжении столетия, равно как и транспортировка угля морским путем и железнодорожным транспортом; за это время весь город и его окраины неимоверно пропитались угольной пылью, так что здесь не видно ни земли, ни травы, все здания имеют серый и черный цвет, а в воздухе чувствуется характерный химический запах, приносимый ветром с обогатительных фабрик.
Проводник, протирая ручки вагона, сказал, что в Углегорске он обычно старается как можно меньше держаться вне вагона и исключительно в респираторе, поскольку содержание угольной пыли на кубический метр воздуха превосходит все мыслимые пределы. И правда, едва мы ступили на перрон Углегорска, как на зубах заскрипело, так что пришлось воспользоваться рекомендациями проводника и надеть респираторы.
Администрация Углегорского округа помещалась здесь же, на вокзале, в здании бункерного типа, приземистом и длинном. Нас без задержек принял глава округа – майор Мацуо, тяжелобольной человек, перемещавшийся в инвалидной коляске, причем не в обычной, а с усиленной из-за немалого веса майора рамой. Майор страдал водянкой и тяжелым силикозом, дыхание его было слабым, и он собирался вскорости умирать, но, узнав, что я представляю Департамент Этнографии, решился на беседу, которая, впрочем, состоялась не в полной мере и являлась скорее не беседой, а монологом.
Майор полулежал в своем кресле; он сильно распух, так что мундир на нем не сходился, а рукава и подмышки оказались нарочно подпороты, чтобы дать свободу слоновьим рукам. Лицо Мацуо было болезненно бело, но сквозь эту белизну просвечивала внутренняя чернота, какую рано или поздно приобретают все больные силикозом, при всем при этом внешнем неблагополучии майор источал удивительно вкусный цветочный запах, и если смотреть на Мацуо было неприятно, то находиться рядом – напротив. Майор совершал тяжелые движения руками и с увлечением рассказывал, что Углегорск вкупе с прилегающими предместьями – адская дыра. Причем как в переносном, так и в буквальном смысле, дыра, имя которой безнадежность, и нет страшнее территории на всем Карафуто, который, в сущности, не меньшая дыра, помойка, мусорный бак для радиоактивных отходов, собранных с проклятых берегов, гореть им вечно. С каждой своей фразой майор Мацуо колыхался сильнее, и цветочный аромат становился все крепче.
Мацуо поносил Сахалин, копи, китайцев, каторжников, железнодорожников-алкоголиков, шизофреников-капитанов угольных танкеров, ворье, окопавшееся на каждой пяди этой вымороченной земли, продажных и недостойных женщин, не помнящих добра и готовых по первому свистку бежать с первым попавшимся балаболом, премерзких сектантов-ползунов, утвердившихся неподалеку и одним своим видом оскверняющих и без того скверные ландшафты. Совершенно не стесняясь и делая это вызывающе демонстративно, Мацуо поносил членов правительства и особ Императорской семьи, по его мнению, через одного потомственных дегенератов и перверсивных ублюдков, тем не менее имеющих в Углегорске персональные копи и жирующих на доходы с них, в то время как честные солдаты Империи подыхают здесь, на краю света, так и не сумев обеспечить себе достойных дней увядания. И он, майор Мацуо, готов прямо сейчас…
Мацуо поперхнулся и закашлялся, на этом наша аудиенция закончилась, поскольку остановить кашель у майора не получилось, он продолжил кашлять, цветочный запах стал невыносим.
Я не планировала задерживаться в Углегорске больше суток, максимум двух. В мои планы входило осмотреть собственно угольные копи и каторжную Углегорскую тюрьму, в просторечье называемую попросту «Уголек». Безусловный интерес представляла и секта ползунов, базирующаяся где-то в округе. Профессор Ода просил, если представится возможность, ознакомиться с делами секты, профессора вообще интересовал трансгуманизм, пусть хоть и в таких диких проявлениях. В свое время профессор довольно плотно общался с последними из группы Ишимуры, пытаясь понять, увенчался ли успехом эксперимент, однако добиться чего-то от восьми человек, погруженных в искусственную вечность, у профессора не получилось.
Референт майора предложил нам посетить офицерскую столовую, славящуюся своим натто и соевыми запеканками, но мы отказались, предпочтя сразу приступить к осмотру.
В провожатые майор определил своего старшего сына, которому недавно исполнилось шестнадцать и который собирался поступать в Императорскую Инженерную Академию по льготному списку. Юношу звали Сату, он выглядел старше своих лет и с большим удовольствием держал на плече автоматическую винтовку, нужную, по его уверению, для того, чтобы отстреливаться от медведей. При упоминании о медведях Артем скептически улыбнулся. Сату сообщил, что передвижение по окрестностям осуществляется на транспорте, называемом каракатом. На деле он оказался вездеходом на шинах низкого давления, имел шесть пухлых колес и дизельный двигатель, работающий на зловонном синтетическом топливе (по уверениям Артема, это топливо приготовлялось из мертвецов). Я, Артем и Сату погрузились в эту уродливую машину и отправились осматривать окрестности; я отметила, что в ходу каракат неплох, во всяком случае, передвигался он мягко, колдобины, камни и другие препятствия трудностей для него не представляли.
Мы не стали спускаться к порту, предпочтя обозреть его с высоты небольшого холма. Порт Углегорска напоминал огромный угольный склад, в сущности, он им и являлся; над землей возвышались черные
