Сату подтвердил, что так оно и есть – проволока служит вовсе не для охраны, так как охранять здесь, собственно, нечего, поскольку давно нечего воровать; с другой стороны, за последние несколько лет из «Уголька» не зарегистрировано ни одного побега, в силу того, что смысла бежать никакого нет – окрестное население мечтает о том, чтобы кто-нибудь убежал, поскольку за сдачу беглеца полагается награда. Кстати, раньше в этих местах процветал промысел, основанный на сговоре между охранниками, заключенными и китайцами, живущими вокруг. Охранники способствовали побегу, узники после освобождения выходили к жилью, китайцы препровождали их обратно, полученный доход честно делили, после чего заключенного переоформляли на новый срок. Заключенный же от такого побега получал вполне себе зримую выгоду в виде дополнительного ватника на зиму, дополнительного ведра угля или куска целлофана, чтобы укрываться от осенних дождей.
Однако когда комендантом «Уголька» стал Мацуо, отец Сату, подобная практика прекратилась, комендант по-прежнему выплачивал вознаграждение, но увеличил в три раза количество плетей, положенных беглецу. Бежать перестали.
Мы продолжали смотреть на тюрьму.
С четырех сторон из земли выдвигались ржавые мачты, сходившиеся над центром ямы; с мачт во множестве свисали ржавые цепи, тянувшиеся вниз и своими хвостами спускавшиеся в клетки; Сату заглушил двигатель караката и пояснил, что эти цепи используются в качестве водных конденсаторов, по утрам с сопок сползает туман, он путается в цепях, и вниз стекает пресная вода, именно эта вода и вода дождевая составляет жидкостное довольствие, о котором должен заботиться каждый заключенный персонально. Я поинтересовалась, чем отапливается тюрьма? Ведь зимой конденсаторы воды наверняка замерзают, значит, заключенные страдают как от недостатка воды, так и от холода. Сату ответил, что «Уголек» отапливается децентрализованно; каждый узник раз в месяц получает определенное количество угля, этот уголь разбрасывается над клетками веерным конвейером, после чего узники топят им небольшие печи. Воду же заключенные добывают, дергая за цепи и сбивая с них намерзший лед, а потом растапливая его в жестяных банках.
Почему же Углегорск – не самый отсталый район Сахалина – не предпринимает никаких шагов для улучшения положения заключенных? Понятно, что каторга должна способствовать лишениям плоти и ущемлению духа, однако всему есть разумные границы, к тому же в последней речи Императора говорится о гуманизации общества. Сату ответил, что речь Императора они все прочитали с большим воодушевлением и приняли к сведению; в частности, его отец отправил в «Уголек» партию телогреек и полтысячи пластиковых касок, которые можно использовать для широких нужд; более того, из бюджета Сахалина на нужды гуманизации выделили значительные средства. Правда, улыбнулся Сату, эти средства в основном освоили «Три брата» и «Легкий воздух», что неудивительно. Гуманизации следует подвергать определенные сословия, сословиям же грубым гуманизация решительно во вред, поскольку она внушает им беспочвенные надежды и развращает. К тому же в «Угольке» переносят наказание люди, совершившие не столько ужасные, как в остальных тюрьмах, сколько безнравственные преступления, злодеяния, оскорбляющие человеческую природу; поэтому все тяготы, которые переносятся заключенными и зимой, и летом, идут им лишь на пользу. При всем при этом, заверил нас Сату, удельный отсев заключенных в «Угольке» не так уж велик, он, разумеется, выше, чем в учреждениях Александровска и Южно-Сахалинска, однако не превышает смертность на Углегорских копях.
Мое внимание привлекла необычная деталь – на цепях, растянутых над клеткой, помещалась круглая решетчатая клетка, в которой сидел человек. Приглядевшись, я убедилась, что человек живой. Кроме того, он был негром. Я спросила, зачем там негр, Сату, усмехнувшись, ответил, что это делается для усиления душевных терзаний заключенных, для смирения бушующей в них преступной гордыни и для смягчения злочинного нрава. Кроме того, негр в клетке, привешенный над головами узников, помогает им легче переживать лишения, особенно в зимнее время, поскольку такой висящий живой негр пробуждает в заключенных ярость, вызывает кипение жизни, оздоровляет организм.
Наше появление не осталось незамеченным: негр принялся вопить, бить по прутьям железной трубой и раскачивать свою клетку, так что она принялась описывать над самой тюрьмой широкие круги. Сату сказал, что подобное поведение для здешних американцев обычное дело – ни один негр, пусть самый закоренелый, не выдерживает здесь больше года в здравом рассудке и твердой памяти, хотя начальство и следит за тем, чтобы негры не умирали слишком часто, ведь в районе Углегорска найти негра достаточно сложно. Некоторое время имела место практика, когда вместо негра в клетку подвешивали наемного человека, но впоследствии от этого отказались, поскольку заключенные чувствовали, что негр поддельный, и не одобряли такую подмену неповиновением. Для двух наемных американцев это закончилось плачевно.
Тем временем сумасшедший углегорский негр продолжал раскачивать клетку, и постепенно ее колебания становились все шире и шире, она со свистом летела по воздуху, а негр кричал и барабанил железом о железо. Остальные заключенные пробудились в своих камерах и тоже начали греметь цепями и выкрикивать неразборчивое; сначала кое-как, затем постепенно вовлекаясь в ритм негра, подхватывая его и умножая шум. Бум-бум-бум.
И вдруг негр в клетке замолчал. И тут же, точно по сигналу, замолчали и остальные, а клетка описывала над головами нервные эллипсы, скрипели и звякали цепи. Я отметила, что это было невероятным зрелищем, я чувствовала себя некомфортно, словно вот-вот должно случиться нечто нехорошее. Артем сжался в кресле караката и быстро тер пальцами виски, зубы его сжимались, губы побелели, щека чуть дергалась.
Сату пояснил, что это, видимо, один из новых тюремных ритуалов, раньше, в годы, когда комендантом служил его отец, ничего подобного не практиковалось. И добавил, что, по имеющейся статистике, процент рецидива среди заключенных, вышедших на поселение из «Уголька», почти в три раза ниже, чем аналогичный процент выпускников остальных заведений. Сам Сату неплохо разбирался в здешних порядках в силу того, что когда-то его отец был комендантом «Уголька» и он, маленький Сату, провел здесь, внутри гнезда из колючей проволоки, двенадцать лет своего детства.
На краю тюремного разреза располагалось здание администрации, строением напоминавшее долговременные огневые точки и бункеры противоатомной защиты – толстые стены, горизонтальные окна-щели, бетонные надолбы, а сразу за ангаром со вмятыми боками склад тюремных принадлежностей. Никого живого вокруг не наблюдалось, на растянутой между административным дотом и ангаром веревке вялились заскорузлые и с виду старческие тряпки.
Сату порекомендовал нам не заходить внутрь, объяснив это тем, что администрация учреждения «Уголек» редко
