В толпе закричали, крик подхватили, ханы, прихихикивая, дружно двинулись к нам. С другого берега ударил пулемет, я упал, вжался в землю, Ерша прижал.
Пулемет работал секунд десять и заглох. В толпе ханов в разных местах кричали от боли, потом по одному замолкали. Я подумал, может, они не собирались Ерша на амулеты разбирать, может, просто сожрать хотели. Убитых мной они, кстати, быстро забрали.
Дальше ханы молчали. Лежали, ненавидели.
Они меня ненавидят. Они поняли, кто я такой, они меня знают, пусть мы никогда с ними и не встречались.
Я никогда трупоедствовать не стану, лучше сдохну три раза, я не боюсь сдохнуть. А они боятся. Готовы жрать червей, крыс, друг друга, так хотят жить. Поэтому они бессильны. Это мне еще Чек объяснил, он, когда еще философствовал, ханскую мудрость хорошо изучил. О том, что благородный и доблестный муж готов умереть всегда и поэтому непобедим и ступает гордо, в нем живет вера, жалкое же сословие страшится праха небытия, ибо не верит, и поэтому слабо и нападает стаей, как крысы. Да и то под покровом ночи.
Они меня боятся. Пока.
Лежали минут пять, пулемет молчал, затем все стали потихоньку подниматься. Я тоже сел.
И снял рубашку.
Чтобы поняли те, кто еще не понял.
Все ханы знают, что означает знак на моей спине. Все каторжные знают. Я мог подойти к ним, выбрать любого и свернуть ему шею, и они не стали бы сопротивляться, потому что я – Прикованный к багру. А они… они никто. Черви. Черви думают лишь о себе, люди думают о других, сила в этом.
Теперь, после землетрясения, все немного по-другому. Но я их и теперь не боюсь.
Ерш продолжал лежать, не шевелился, умер. Очень хорошо мертвым прикидывался, я успел это заметить. Полезное качество.
У нас не очень хорошее место, до моста, наверное, метров пятьсот. Пятьсот метров ханов, в длину пятьсот метров и в ширину метров сто, наверное. Но ничего, я пройду. Мы пройдем. Успеем до вечера. До сумерек.
Потому что в темноте они станут смелее. Потому что в темноте наколка на спине их не остановит.
Видно, как горит Поронайск. Расстояние тут небольшое, а черный дым заметен издали. Город горит, и в море тоже что-то горит, такой же дым поднимается, разве что не черный. По пути на север мы миновали Поронайск ночью, так что я не очень хорошо его запомнил, лишь огни на станции да шумные стрелки.
На обратном пути мы до него не добрались. Не доплыли до Поронайска километров десять, нам повезло – подмяли винт. Я виноват, с утра на реке лежал туман, правильнее было бы мотор поднять и идти на веслах, но я спешил. Наскочили на камни и согнули лопасть винта, пришлось пристать к берегу.
Долго я возиться не стал, взял два камня, оббил винт и монтировал его на мотор, как вдруг над головой просвистело. По утреннему небу, расстегнув его пополам, пролетел самолет. Реактивный, гремящий, красивый. Над островом самолеты редко летают, а реактивные и подавно, так что я оставил камни и стал смотреть ему вслед.
Ерш упал на камни и привычно свернулся в улитку, Сирень нахмурила лоб, а потом прыгнула на меня и уронила на камни. Через минуту рвануло.
Это был не атомный заряд, другое, не такое мощное. Когда над нами пронеслась плотная ударная волна, закидавшая нас водяной пылью и листвой, Сирень сказала, что сбросили, скорее всего, вакуумную бомбу. В данной ситуации это гораздо лучше – все, что попадает в зону поражения, превращается в кашу. Но для надежности неплохо бы подработать огоньком. В подтверждение этому над нами медленно прогудел крылатый грузовоз, и скоро бахнуло еще, но не так громко.
Сирень сказала, что можно вставать. Она подняла Ерша и стала его отряхивать, а он покачивался на своих черных обрезанных ногах и пытался держаться за нее обрезанными руками. А потом дала ему конфету.
Я все-таки поставил винт, не знаю зачем, на автомате, наверное, хотя было ясно, что лодка нам не пригодится.
Поронайск разгорался.
Без лодки, мотора и канистр вещей у нас оказалось немного, один рюкзак да сумка у Сирени. Она достала из этой сумки длинный красный свитер и надела его на Ерша. Свитер доставал Ершу до пяток, а рукава до земли, пришлось закатать. В свитере Ерш выглядел непонятно. И непонятно было, нравится ему свитер или нет.
Поронайск горел.
Я думаю, Поронайск использовали в качестве ловушки. Администрация и поселенцы успели эвакуироваться и отступить к югу, когда же волна мародеров ворвалась в город, его попросту разбомбили. Идти к городу было бесполезно и опасно, и мы повернули к юго-востоку. Через пять часов вышли к реке, спустившись по течению, добрались до лагеря. Нас встретил патруль на трех броневиках, Сирень объяснила, что мы – экспедиция Императорской академии наук, и предъявила бумаги. На Ерша бумаг не было, но Сирень сказала, что это этнографический объект – она как ученый имеет право собирать на территории префектуры Карафуто коллекции. Патрульные рассмеялись. Сирень начала трясти документами, вспоминать своего прадедушку-адмирала и отца почти адмирала и грозить неприятностями, патрульные немного осадили. Они повезли Сирень в комендатуру до выяснения обстоятельств, а нас с Ершом отправили в фильтрационный лагерь на берегу реки. Багор отобрали. Я не спорил. Патруль состоял из гвардейцев сил самообороны, они в наших местных делах плохо разбираются, к тому же у них чрезвычайные полномочия, могли и стрелять начать. Багор взяла на сохранение Сирень.
Лагерь, судя по всему, треугольной формы. Наверное, сверху все это очень похоже на загон: с одной стороны море, с другой – река, с третьей – выжженный лес, опутанный колючей проволокой.
Раньше тут был, кажется, поселок имени героического летчика, теперь от него не осталось ничего – пятьсот тысяч пришедших сюда за несколько дней разобрали до основания все постройки и использовали на дрова, теперь вдоль берега пустыня, набитая людьми. Два моста еще, железнодорожный и автомобильный. Железнодорожный цел, но перекрыт, автомобильный взорван. В полдень с автомобильного моста запускают в сторону лагеря воду из брандспойта, можно напиться. Правда, это опасно, толпа велика, и в ней то и дело кого-то давят, особенно в центре, где вода льется гуще. Некоторые успевают напиться воды перед тем, как быть раздавленными, из-за этого мы с Ершом за водой не ходим. Ерш с виду хилый, но это обманчиво, а сам я могу без воды дня три протерпеть, а за три мы отсюда выберемся. Я в это верю.
Надо постепенно
