Ерш перестал жевать крупу и смотрел на пирамиду, глаза у него были синие, пустые, непонятные, когда он наклонял голову, глаза пугающе вспыхивали красным.
Я думал.
Она всегда спрашивает о будущем. У всех о будущем. Это удивительно. Она удивительная, я не встречал таких. Она первая, кого интересует будущее. Даже Человека, когда он еще был вменяемый, будущее не очень волновало, ну, разве что в том случае, когда дело заходило о грядущей смерти, этот вопрос его занимал чрезвычайно. В последнее время чуть ли не каждый день об этом говорил. Мне кажется, он стал разочаровываться в могиле, которую копал. Она стала казаться ему недостаточно глубокой. Мелкая могила, ханы из такой достанут и сдадут в лучшем случае на энергостанцию, а то и сожрут. Подобного будущего Чек себе не желал и каждый день досаждал новыми прожектами собственного захоронения.
Я хотел сейчас подумать о ней, но Чек влез в голову, и я стал думать о нем, то есть о его смерти. Я предлагал ему самый верный способ – сожжение на погребальном костре, надежно и достойно, все как Чек любит. Так испокон веков хоронили знатных греков и доблестных викингов, так ушли в Аид и в Валгаллу Ахилл и Эрик Рыжий, ну, еще и много других, так Чек рассказывал. Однако Чек был категорически против сожжения, заявляя, что сожжение не его путь, поскольку при звуках трубного гласа все сошедшие в пепел не смогут восстать. Или восстанут с большими потерями.
Я предлагал ему много других способов, вполне достойных. Например, в море. Вот он умрет, я выпью чаю, зашью Чека в мешок с камнем и сброшу в море. Хорошо зашью, не всплывет. Но Чек был и против утопления, ему не хотелось, чтобы его ели рыбы. Вот если бы птицы, то тогда да, высоко…
Чек капризничал и вредничал. Но это до собаки, после собаки тема смерти его стала занимать меньше, он преисполнился надеждами и умирать больше не собирался.
Надоел. Чек надоел, устал о нем думать. Он умрет, а я останусь один. А она прекрасна. Даже если она не вернется, она все равно останется прекрасной.
Пирамида качнулась, слишком плотно на нее смотрели. А ее интересует будущее. Не то будущее, что у Чека или у меня, а другое. Настоящее будущее. Это понятно, будущее и она. Это так здорово – когда я вижу ее, я начинаю верить, что будущее есть. Она ушла, и мне плохо. Плохо. Нас попробовали убить во второй раз. Не только Ерша, но и меня. Неожиданно, никак не думал, что они осмелятся днем, рассчитывал, что все-таки ночью. Но они осмелились из-за того, что их много, когда ханов много, они забывают страх. Не могу понять, как я жил без нее раньше. В мое левое плечо воткнулась стальная ханьская спица, подлое оружие трусов и трупоедов. Они горазды эти спицы швырять, видел такое.
В этот раз кидальщик попался паршивый, не попал в горло, не попал в глаз – в плечо. В мышцу, прошло насквозь, кость не задело, я вскочил на ноги и заорал, ну, чтобы пулеметы на той стороне заработали. Но стрелять не стали. На автомобильном мосту зазвонили в колокол. Полдень, значит, сейчас станут лить воду. Все ханы вокруг вскочили, возникла суета и свалка, хорош замысел – прикончить нас сейчас, под шумок. Толпа сдвинулась за водой, обтекая нас и все сжимая и сжимая вокруг свободное пространство. Я выдернул из плеча спицу, подтащил Ерша к себе поближе и стал ждать, знал, что сейчас они нападут.
Толпа вздохнула – с моста полилась вода, кто-то кинулся мне в ноги, и тут же подсекли сзади, наверное цепью, ударили под колени. Я подсел, и они навалились, верещащий хан вцепился в лицо когтями и рванул, раздирая кожу. Я растянулся на спине, и на мне тут же оказались пять ханов. Двое из них неплохо кусались – есть у них, у ханов, такое мастерство, кусательное. Вроде как боевое искусство. Подпиливают себе зубы и ловко вцепляются в горло, в артерии, на человеке много мест, уязвимых для умелого укуса. Поэтому, когда на меня накинулись эти «бойцы», я прижал подбородок к груди, втянул голову в плечи, сжался по возможности, так что пришлось жрать меня за мясо.
Это было больно и опасно, могло случиться заражение – у кусателей грязные, гнилые зубы. Однако сейчас они не могли сильно повредить. Напротив, в чем-то они были полезны – мешали тем, кто посильнее, кто собирался свернуть мне шею и раздавить коленями ребра. Изловчившись, я сумел пнуть одного кусателя коленом в челюсть, и он пал жертвой своего же боевого умения – изо рта у него брызнула кровь, кажется, он откусил себе язык. Покалеченный шарахнулся прочь, а я, откатившись в сторону, сумел подняться на колени.
Меня били с разных сторон, кусали, но я смог подняться и на ноги.
Ерш исчез. Он болтался рядом, под левой рукой, и вот исчез, оторвался. То есть его от меня оторвали.
Вокруг кружились ханы. Они тянулись с разных сторон, рвали и тыкали. Куртка, лишенная полос, поехала, ее разнесли по клочкам и разорвали рубаху под ней. На мгновение я подумал, что они остановятся. Увидят наколку на спине и на плече и отступят, но они ничего не видели. Они хотели меня убить, наколка лишь усилила их ярость.
Я заорал и ударил локтем в рожу и пнул кого-то, и передо мной возник хан, и я ударил его лбом в переносицу, и меня ударили по затылку, но несильно, ерунда. Толпа сошлась вокруг, я не мог никак поднять кистень, места для замаха не находилось, к тому же ханы висели на плечах, а один старательно кусал мою ногу.
Откуда-то сбоку налетел хан, он ударил в ухо и натянул мне на голову черный полиэтиленовый пакет. Я задохнулся. Ноги подогнулись, и я сел. В спину умело ударили, видимо коленом, и совершенно точно в позвоночник. Получилось больно, на мгновение я потерял сознание, очнулся уже лежа на земле.
На спине у меня сидели, кажется, трое, во всяком случае, пошевелиться я никак не мог. Я вдохнул сильнее, пакет
