Куча тел надо мной сотрясалась так, точно по ней топтался кто-то крупный. Корова? Трупы выдавили из моей груди последний воздух. Я видел, как он отлетает, чудесное серебристое облачко.
Не знаю, как, но я все еще мог наблюдать за тем, что творилось снаружи. Старик тужился встать! Но тут со стороны подскочил один из мерзавцев, вцепился за немногие оставшиеся крючки и рывком содрал с Птеродактиля скальп.
Дед обмяк.
Я видел, как несколько шатающихся, издерганных, тощих силуэтов одинаково воздели руки и вонзили их в бьющееся на полу тело. Воздух вместе с криками наполнили какие-то ошметки. В сторону фонарей полетела оторванная нога.
Один мелкий ублюдок оторвался от общей толпы, поднялся в полный рост и начал прыгать, подбрасывая пульсирующий ком внутренностей. В свете фонарей она сверкала, как друза гранатов.
Куча моя шевелилась все сильней, и тут я наконец понял, что это. Некоторые тела в ней не были мертвы.
Один мальчишка ковырялся в углу и вдруг резко упал на колени, принялся вколачивать голову в пол. Я такое уже видал. Затем он вскинул руки вверх, точно вознося хвалу. Что-то было у него в кулаке.
Рог.
Они разом торжествующе заорали.
Я вздрогнул, попытался зарыться поглубже, и вся куча наваленных на меня трупов дрогнула, посыпались куски тел. Стая дернулась, единый охотничий организм. Их уши, прозрачные в свете фонарей, светились белым с алыми ветвями прожилок. И они были насторожены в мою сторону.
Шевеление тел надо мной прекратилось. Я сперва принял его за происки одного из мелких гадов, небось ползал сверху, вынюхивал. В комнате повисла тонкая, похожая на звон комара, тишина.
Трупы затаились. Мой курган не шевелился. Перед глазами разбухали красные круги. Я умирал от удушья.
Шорох.
Гора останков шевельнулась. Едва заметно. Будто сделала вдох.
Мальчишки бросили выпотрошенного Птеродактиля и одновременно прыгнули на курган, принялись отшвыривать куски мертвых тел, пихаясь и отталкивая друг друга. Дождь из плоти выглядел нереально. Но я в своем убежище в паре футов от смерти не испытывал ничего, одно любопытство, каково это, когда тебя заживо рвут на части?
Беззубые пасти мальчишек издавали одинаковый клокочущий хрип. Звук приближающейся турбины. Сейчас. Сейчас. Пальцы одного зацепили мою куртку. Ботинок их не заинтересовал. Другой, шарясь вслепую, залепил мне в ухо. Ближе. Буквально пара тел. Пальцы нащупали мое лицо, полезли в рот, ухватили язык и…
Один из трупов не выдержал, скатился с кучи и затрусил через световое пятно от фонаря. Жалкая колченогая тварь. Он ныл безнадежно, отчаянно, на утробной чудовищной ноте. Головы мальчишек тут же повернулись к нему. На что он рассчитывал? Он едва хромал. Во все стороны от него летели куски. Глупец семенил, точно паук, у которого вырвали ноги, оставив одну случайную пару, рвался, не успевал.
Мальчишки мгновенно отвлеклись на него, один преловко залепил кабелем в затылок беглецу. Тот полетел кубарем, его окружили, стиснулись в круг, оттуда раздавалось довольное: «Пха-пха-пха!» И вот они уже спеленали его тросами и, как на санях, утащили брыкающийся обрубок во тьму.
Вой его еще долго сотрясал бойни.
Он до сих пор стоит в моих ушах.
7. Пусть светит
В комнате мы остались одни.
Я слушал, как индейцы бьют в там-тамы моего сердца, призывая храбрецов на бой. Мне было срать. Мелкие ублюдки утратили интерес к Птеру и умчались вон из комнаты. Но я-то ничего не забыл!
Тело старика, одноногое, распоротое, с выпущенными наружу потрохами, беспокойно конвульсировало посреди комнаты. Нужно было собраться с ненавистью, вылезти и докончить начатое.
Сил едва хватало, чтобы дышать.
Хорошо, что мальчишки расковыряли мою могилу и не дали сдохнуть от удушья. Ну, раз-два, погнали!
Рука пробила ворох лежалой мертвечины, затем вторая, я пополз к поверхности. Дышать стало легче. И тут я услышал шорох. Опять он! Но как?! Ведь?! В ушах еще звучал вопль паука. Мне не послышалось. Десятки крошечных лапок. Щетки дворников по стеклу. Скрип. Стук. Скрежет.
Я панически высунул голову из кучи и огляделся.
Их было не меньше дюжины. Такие же калечные уроды, как и пытавшийся сбежать паук. Они ползли ко мне со всех сторон. Гнилое безумие! Трое или четверо, чтобы добраться до меня, сбрасывали трупы на пол, не заботясь, что их услышат. Глаза этих были раскрыты и светились больным огнем, как у Змеесоса. Люминесцентные слезы текли по щекам.
Здесь у каждой твари есть дети?!
Я попробовал нырнуть поглубже. Но они схватили меня, их ладони были такими теплыми, по-детски мягкими. Личинки скулили, как побитые щенки, тащили наружу, не пускали сгнить и рассесться в прах. Я сдался. Один почти заполз ко мне на грудь. Я рассмотрел его получше. У этого оказался зашит рот. Наружу торчало нелепое сопло. Огрызок противогазного хобота или воронки. Он ныл и сопел через него.
Я перестал брыкаться и вылез наружу. Недомерки ползали вокруг меня, некоторые вставали на карачки, самые смелые поднимались в рост, но все равно касались руками пола, и все, без исключения тыкались в меня носами, подталкивали, как дельфины к берегу, гнали прочь.
Я шагнул к Птеродактилю. Они его загородили.
На пол со звоном упал гвоздь. В пару моих ладоней длиной. Где недомерок прятал его? Второй ответил тем же, выронив еще один из клюва. Зазвенело со всех сторон. Каждый подползал и дарил мне холодное железо. Я подобрал один из гвоздей. Какой славный, тяжелый друг.
Душа заныла от расставания с рогом, но этот был не хуже.
Уродцы не пускали меня к старику, но дали гвозди.
Вдруг зарябили оба фонаря, точно их одновременно облепило по стае бабочек. Темнота оскалилась, вонь резанула по ноздрям. Привык вроде, но снова стало хуже. Свет бился, умирая. Я вновь не сумел нащупать в себе страха.
Здесь тупик. Надо бежать.
Недомерки поднялись на ноги, пара принялась выталкивать меня в дверь, другие вернулись к Птеродактилю. Я все пытался рассмотреть через плечо, что же они с ним будут делать? Упрямый старик еще дышал. Мне показалось? Он смеялся?! Я дергался, гвозди звенели в обоих кулаках, упрямились, не пускали. Я развернулся и нос к носу столкнулся с одним из личинок.
Он был мертвый. Окончательно и стыло. Я видел, как от него отслаивается мясо, торчат жилы сквозь дыры в коже, поэтому старался не пялиться совсем уж в упор. Почти мой ровесник. Я не дал бы ему больше десяти, ну, двенадцати лет.
Накатило резко и с размаху. Я ведь мог остаться тут с ними. Таким же!
Он поднес свой клюв прямо к моему лицу,
