– Зовешь Револьверного Бога? – Я полз на спине, «кольт» сам собой вывалил барабан, патроны посыпались мне на грудь, тяжеленные, едва ли не тяжелее самого ствола. – Вздор! Ему сюда хода нет! – Тод заскрипел ногтями по окну, и во все стороны по стеклу поползла, клубясь, жирная бахрома плесени. Тук – щелкнул Тод по окну. Тук. Тук.
Я схватил патрон и тут же выронил. Он был до боли хоооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооолодный. Боже! Пуля вытекала из него, живая, как ртуть.
– А? Что я говорил? – Тод развел руками, приглашая отпраздновать его победу, отпрянул, наклонился вперед одиноким рогом и вдребезги разнес окно головой. Свинец растекся по моей груди в зеркальные лужицы. Ни единой целой пули.
– Йаааааах! – Тод просунул руку в окно и пытался нащупать шпингалет. – Сейчаааа. Войдууууууууу.
Что заставило меня подняться? Что заставляло меня идти дальше? Лицо Птеродактиля? Клятва, данная отцу? Осознание: если с тварью не разберусь я, она спрячется среди людей, притворится, научится косить под своего, все равно прогниет в наш обычный человеческий мир, заразит его собой.
Но если он здесь – опалило стыдом, – что же Нина? Может, жива? Не сломала шею? Откачаю?
Чем? Как? Мальчишка-дурак!
С колен метнулся по коридору, снес плечом вешалку, споткнулся, упал, замотался в какую-то длинную дерюгу, полз, проклиная себя, бил об пол рукоятью «кольта» и наконец вывалился в кухню, взлетел на стол – Платон простит! – и грянулся о заднее окно, вылетел кубарем в короне из мелких осколков и тут же, не думая о сотне жал в тщедушном теле, похромал в обход дома.
К дереву.
Солнце ушло.
Предрассветные сумерки насупились, слиплись.
Тела не было. Я поднял обе руки вверх. Воздух облепил кожу, густой, комкастый.
Хотя бы веревка! Петля?
Из-под моей ноги вылетела сандалия.
Вроде бы детская.
Нины?
Черт его знает.
Жадно схватил ее, начал вертеть.
Толку!
Упал, сполз по стволу, зажал меж колен пустой бессмысленный «кольт» и завыл.
Так погано не было никогда.
Мне не выбраться из боен, потому что они заразили меня собой.
Заныли все восемьсот ран, порезы от стекла и душевные побои, скальпированные воспоминания из тьмы, черные синяки, набитые Тодом.
Что-то шмякнуло в доме.
Невольно поднял взгляд.
О стекло того самого окна елозило новое лицо.
Молоденький Тайни Ратчер!
Какого?..
Как он вернулся? Когда?
Кто-то схватил его за волосы, Дьявол, да на нем лица живого нет!
Кто-то схватил его за волосы сзади и возил по стеклу, оставляя смачные кровяные полосы.
Кто-то был с ним в доме.
«То же самое будет с тобой!» – рядом с расплющенным, разбитым в хлам лицом Тайни появился коровий череп.
Я мигом протрезвел.
«Иди-ка ты на…»
Не везло мне на безопасные убежища.
Склады стояли на отшибе в самой заднице города. Попасть сюда можно было только пройдя Андратти навылет.
«Бойни и склады, – думал я, – Роковая гантеля. Какой гнусный коровий бред. Это не кончится никогда. Какой смысл умирать, если там все то же самое?»
Город за моей спиной притворялся паинькой. Там только делали вид, что одумались. Война прописалась у всех в крови. Даже дети знали, как перебить сонную артерию или спрятать труп. Очисти наши кости от плоти и увидишь выбитые вдоль жил буквы: бунтарь, садист, предатель. Мир выблевал нас из своей утробы, а Андратти подобрал, отмыл, не всех, только тех, кто согласился, пристроил к гашетке, рукояти, спусковому крючку, гусеницам, рулю. Похлопал отечески по спине: жми! И мы начали.
Из-под цивилизованных масок отца и наших соседей торчали рожи воров, песчаных пиратов и прочих милых парней, готовых придушить за то, что называли свободой. Платон? Ты любишь его только потому, что он никогда тебя не обижал. И за Нину.
Я знал обходной путь, поэтому примчал туда минут на десять позже группы Платона. С гребня холма я видел склады. Платон с друзьями должен был войти откуда-то отсюда. Я увидел ноги, торчащие из-за угла. Конечно, склады охраняли. Значит, они уже внутри.
Когда искали место для награбленного, старались выбрать что-то на отшибе, нелепое и укромное, поэтому под склады определили здание бывшего литейного завода. Дорога к нему петляла по дну ущелья, рельсы, по которым возили прокат, почти исчезли под песком. Сюда некому и незачем было приходить. Большая часть горожан была уверена, что здесь похоронят дохлый скот. И они почти не ошиблись, могильник устроили в овраге за складами.
Сколько себя помню, окна первых трех этажей закрывали ржавые листы кровельного железа, арматура и прочая острая, дерьмовая ерунда, чтобы никому не повадно было лазать. Скала, на которой стояло здание, когда-то тянулась узким мостом на другую сторону ущелья, а теперь обрывалась футов на триста вниз у задних ворот. Отец пугал, что когда-то там шел конвейер, по которому отправляли готовые балки, чушки и рельсы, но во время войны кто-то не пожалел сотни фунтов тротила, ущелье лопнуло и село на четверть мили, и вся махина завода может съехать вниз, как на заднице, от любого чиха.
Я прислушался и понял, что все идет не так.
Склады звучали. По полу тащили что-то тяжелое, мешок или человека, гудели ступени, кто-то сдавленно матерился, разматывая бренчащий провод, в унисон звучали топот ног и хриплое дыхание, вот чье-то плечо прошлось впритирку со стеной, кто-то упал, колени хрустнули от соприкосновения с полом, сдавленный крик, потом громче, атака! – хриплый дикий вопль с выброшенным вперед штыком, горловое пение кровью, с грохотом раскатились по полу баллоны, щелкнул предохранитель.
Дан-дан-дан-дан-дан! – металлической дробью раскатилось со стороны складов. В листах, набитых поверх окон, появились дырки. С облегчением взревел пулемет. Разом заорал сразу десяток глоток. Пулемет рычал, не переставая. Вокруг вились, кусая, комариные трели калибром поменьше. Пару раз гулко ухнуло в литавры гранат. В одной стене появилось отверстие размером с кошку.
От тишины я оглох.
Двери вынесло пинком. Их вытащили, как кули с дерьмом, за каждым тянулась своя дорожка из черных капель. На ногах не держался ни один.
Со стороны города пришел гул мотора. Машина высветила стену завода. В лучах фар, изломанные, как буквы старого алфавита, стояли трое. В каждого целились сразу несколько стволов. Водитель переключил свет, навел резкость. На головах у пленных чернели пакеты для мусора.
Водитель вышел из машины. Спросил что-то. Фигуры молчали. У одного подломилось колено, и он начал заваливаться набок. Водитель крикнул. Ветер донес до меня: «Слал?!»
Второй не устоял и рухнул, третий прижался спиной к стене. Внезапно темноту пронзил отчаянный крик:
– БААААААААААААК! БААААААААК! – Он кричал так, пока водитель не подошел и несколько раз не выстрелил в голову в упор. Мешок порвало в клочья. Я прокусил кулак до крови. Это был голос Платона Половца.
Мешкать не стали, расстреляли всех тут же. Во вспышках выстрелов я увидел, как танцуют, сгибаясь и выбрасывая руки вверх, их уже мертвые тела. Звуков я почему-то не слышал, страх и жалость ушли, осталось одно любопытство: что они сделают
