«Просто уйду с ним».
Этого я допустить не мог.
– Это моя сестра.
– Как вас зовут, юная леди?
– Апач, – беззвучно шевельнулись ее губы. – Не Элвис.
Больше Ит не сказала ни слова. Никогда.
На миг они попали в прицел прожектора, и их тень, слипшаяся в одно, сказала мне слишком многое.
Я сдался.
Увидел, кем суждено стать Ит.
От моей норы до закутка, где слово Бака столкнулось с моим, было не меньше мили.
Иглы успели менее чем за три полных вдоха.
23. Война и дети
Врут, будто время замирает в моменты наибольшей важности, вся жизнь разматывается детским калейдоскопом, услужливо подставляя цветные бока, а потом еще запахи, прикосновения, тепло материнской руки, первая драка, первый поцелуй, пальчики новорожденного сына.
Глупости!
В меня стреляли. Ничего я не видел.
Я ощутил зуд неба, мгновенное, непереносимое чувство. Ночь ворочалась и пыталась вытряхнуть из себя колючую напасть. Иглы вспороли Бака, невидимые и неостановимые, он рухнул на спину, ноги взлетели выше головы, обрез рявкнул, я услышал, как отдельные иглы сбивают дробь в полете, утихомиривают, вяжут и роняют в пыль, кожа моя надорвалась хрустом, криками, причитаниями. Бака штопали заживо. Кроили и собирали. «На живую нить!» – вопил восторженно горлум. Я мотал головой, не хотел слушать, но знал, что Ит хохочет, отбивает рукой ритм, плямкает губами, повторяя наспех придуманную считалку:
Два стежкаНоздря-ноздряГолова и ухоПальцы-пальцыДве рукиПолучилась крутоРуки в бокиНоги врозьСорок строчек телоВеки губыСобериКуколку умелоПрожектор крестил небо, на песке передо мной скорчилась какая-то личинка, ковер с ногами, а не живое существо. Иглы ушли. Зашитый человек остался. В воздухе повис запах озона, как после грозы. Ит поднялась, стряхивая с себя кровь Бака, она сворачивалась медными шариками и сыпалась к ее ногам. Я подобрал один. Это была сплющенная пуля.
Я не мог смотреть на куколку, в которую превратил Бака. Она еще трепыхалась.
Бойни ожили во мне. Я снова убил.
Тюп – стукнул в висок мягкий комочек, упал к ногам. Я дернулся, и вовремя – новая пуля из жеваного мякиша полетела мне в голову.
Тюп.
– Ит, милая. – Я прижал ладони ко рту и шумно выдохнул сквозь них.
«Это твой жест беспомощности?» – поинтересовался горлум, я загнал его внутрь, забил ногами, утрамбовал и сплющил. «Заткнись!!» – орал я, пока истерика не сожгла звук голоса горлума.
Тюп.
– Чего?! – Я сорвался на трехлетнюю сестру, навис над ней, размахивая руками, будто хотел смять и сплющить ее маленькое уродливое тело. Она даже не поежилась.
Тюп!
«Туда, – показала Ит не терпящим возражения жестом и сползла по лицу руками, вылепляя подобие индейской уродливой рожи. Еще раз повелительно ткнула пальцем. – Туда!»
Индейцы встретили меня у круга камней. Вышли за него все как один. Вынесли на руках тех, кто не мог ходить, притащили стариков и какие-то совсем уж человеческие обломки. Гремели трещотками, нашитыми на одежды. Светились боевой раскраской, кто-то измазал лицо кровью, другие – толченым мелом. Многие нацепили какую-то рухлядь себе на головы, не сразу сообразил, что это перья, поломанные и убогие.
Молчали.
Некоторые стискивали в зубах стрелы.
Каждый индеец держал то оружие, которым готов был биться, они сжимали ложки и крылья от древнего автомобиля, лыжные палки и крупные вентили вроде кастетов, один нес на плече пластикового фламинго, у того грозно сверкал облупленный клюв, некоторые выломали доски, но те выглядели трухлявыми, заточенные электроды, с какими они охотились на рыбу и зверя, – этих было под десяток, у троих в руках были гвозди – моя слабость – настоящие лютые гвозди. С флангов войско подпирала арматура и доска для сёрфинга. Ни ножей, ни пулеметов. Честная драка.
– Ты вернул нам имя, – сказал слепой, выйдя из толпы и безошибочно найдя меня перед собой. Их кожа пела. Они были готовы. – Мы можем что-то дать взамен?
«Да! – заорал кожей я, но мир отказался слышать. – Верните мне пустой сон! Разумную мать! Здоровую сестру! Дайте мне нормальную Ит! Другое имя для нее! Заройте моего отца, в цепи его – и в озеро! Дайте мне чертову золотую пулю!»
– Ты червивый, – слепой наклонил голову, и в этой повадке я безошибочно узнал горлума, мой сон-убийцу, он умер в этой позе, размозжил череп и отдал мне свой свет, – знаешь об этом? Твои руки до сих пор в его крови?
И в этот момент я понял, что мои руки в крови Бака. Что сегодня я заживо зашил человека, эти люди продали ему мою сестру, а ее отец стоял и смотрел, как это происходит.
У меня опустились руки. Месть вытекла из меня, как пот, я отер ее со лба.
– Нужно заштопать маму. – Я собрался уходить.
– Мы не можем тебе этого позволить. – Их кожа подсказала, когда в голову мне полетят вилки и фары. Иглы не пришлось ждать долго, они никуда не уходили.
Где я потерял Ит? Куда она подевалась? Я слушал поселок, и впервые тот отказывался докладывать, где моя младшая сестра. Я знал скрип ее шагов, но она не шла. Наконец я учуял ее. Она спала рядом с Гнилым. Лежала в колыбельке, сделанной из пластикового короба и древнего свитера. От него неистребимо пахло костром, Ит засыпала, тесно обнявшись с рукавом этого чудовища.
Отчаяние.
Никогда еще оно не было настолько острым.
Трейлер приветствовал меня храпом отца.
Я бесшумно отворил дверь, скользнул внутрь, надеясь на ощупь найти кроватку Ит и сбежать вместе с ней.
– Убил их? – не просыпаясь, кожей спросил отец.
– Убил.
– Ложись спать.
И тьма поглотила меня.
24. Военная тайна
Я знал, что это сон, но не мог вырваться, тонул, но не задыхался, бежал, но прирос к месту.
– Я что тебе скажу, – сегодня горлум висел, где положено, крутил единственным нормальным глазом, второй выдавило ударом прыг-ноги, он висел на жгуте нерва, медленно вращался, но тоже пытался найти меня взглядом, – невмоготу если, так давай я тебя подменю. Ты же устал. Поспишь малех, а я поброжу. Пошныряю там-сям, разведаю. А?
Горлум хихикал, руки его болтались сильнее обычного, он щелкал челюстью так, что сыпались выбитые зубы. Я подобрал один, смутно похожий на пулю. Выдохнул – не она. Зуб – память шарахнула меня, чуть не вывернула наизнанку. Отбросил зуб в сторону и осмотрелся. Обе стороны тоннеля уходили во тьму. Свет, сочившийся из черепа горлума, освещал едва-едва.
– Выпусти меня! – взмолился горлум, его руки дернулись, внезапно резкие, хваткие, одна вцепилась в воротник, я вырвался и на локтях отполз подальше. – Мелкая мразь! Думаешь, вломил Хэммета?! Сейчас, – угрожающе захрустел позвонками, выдирая голову из бетонного потолка, – сейчас!
Я пошарил вокруг, где? Где? Холодная грязь заливалась в штаны, ползла в рукава. Тоннель был совершенно пуст. Горлум визжал и корчился, пытаясь вырвать себя из плена могилы. Наконец сдался. Повис, как груда тряпья.
– Не слушай ее, – неожиданно усталым, почти нормальным
