– Поясни!
– Кошар тупой! – убежденно сказал мальчик. – Вот какая феня выходит. Миров в пустоте зело много. Ресноту глаголю, можешь накернить, чумак! – Он кивнул Малышеву. – Инде просишь у знатного кормчего духа и милости слова, а получаешь шиш! Шняга – твоя вера, молодец! Слова пустые, инде ветер дует. Шибко много миров, пасюки ведают. Промеж мирами дырки имеются, все одно что лазы. Зело где Фалалей побывал, зело что повидал! – добавил он не без подростковой бравады. – Вам потребно в Гадес за своим добром топать. Задача, особливо для чумички, на нее важная феня загубу имеет.
– А почему нельзя без наших вещей свалить домой к чертям собачьим?! – крикнула в сердцах Даша. Она только сейчас начала осознавать всю трудность поставленной задачи.
– Завязнете! – ответил кормчий. – Хуже нет для смертного кошара завязнуть промеж мирами! Косьян был там, дюже люто, дюже страшно! Времени нема, жисти нема, токмо боль одна. Сами поймете, инде мимо пролетать будем. Зело гневно. Небом клянусь!
– Это – ад… – прошептал Малышев.
– Чудные слова молвишь, молодец! Избранные смерды пустоту адом кличут.
– Ответ понятен! – проговорил Стрельников. – Я так разумею, миров тьма, заплутать можно. А вокруг адское пламя. Промахнешься, и в топку! Угадал?
– Ресноту глаголешь. Добрый пасюк проведет в Гадес, но оплатить требно.
– Денег мало?
– Точно чуешь!
– Что делать будем, добры молодцы и девица?! Топать назад к Кушнеру за добавкой?
– Господин Кушнер более не даст! – решительно сказал Рудик. – А если и даст, все одно охрану второй раз не пройдем. Он – могущественный, но не всемогущий.
– Ясно. А с этим добром проскочим? Что скажешь, Фал алей?
Мальчик критически осмотрел мешок с серебряными монетами.
– Либо да, либо нет…
– То есть пятьдесят на пятьдесят! – перевел Стрельников. – Ну, каковы будут мнения, господа хорошие?
Малышев пожал плечами, демонстрируя полное безразличие к собственной участи.
– Я и так живу в аду. Мне без разницы.
– Рискнем! – азартно кивнула Даша. Ее глаза горели лихорадочным огнем, щеки пылали.
– Ну, значит, так тому и быть! Вывод следующий, Фалалей! Мы рискнем, а там видно будет.
– Дюже бравый кошар!
– Спасибо за комплимент. Когда в путь собираться?
– Немедля. Чего годить-то! – Мальчик запустил руку в мешок с серебром, вытащил и разделил монеты на три разновеликие кучки. – Чумчике побольше… – хмуро объяснил дележ мальчуган.
Люди рассовали тяжелые монеты по карманам. Малышев хранил завидное спокойствие, будто им предстоял не поход в загробный мир, а увеселительная прогулка. Стрельников был собран, готов к бою. Даша почувствовала горячечный азарт, предшествующий схватке. Фалалей-Косьян задрал голову, следя за голубями. Рудик направился к выходу из мечети. Тихон погрустнел – матерому баклану не хотелось расставаться с новыми друзьями, и в первую очередь, конечно, с шалавой. Он топтался возле порога.
– Борзо вернетесь! Слово волка, Косьян – добрый кормчий!
Даша кивнула, отгоняя недобрые предчувствия. Все будет хорошо!
Косьян скинул ветхую сумку на пол, выложил кучку разноцветных мелков, горсть сушеного мяса, рассыпал металлические шарики. Детское лицо стало необычайно серьезным, губы сжались в тонкую нить. Он кидал настороженные взгляды на голубей, тихо выругался под нос. Затем вложил в пращу шарик, прицелился, пущенное меткой рукой орудие просвистело быстрее пули, птицы суматошно носились по кругу, на пол оседали невесомые перья. Очертя круг под куполом, голуби покинули здание через слуховое окно. Мальчик удовлетворенно хмыкнул, подошел к стене, прижался ухом к кирпичной кладке, замер. Отрицательно покачал головой, отодвинулся на два метра ближе к выходу, опять долго слушал стену. Новое место понравилось кормчему больше предыдущего. Он улыбнулся, подмигнул Стрельникову:
– Не тушуйся, Здоровяк! Гладью пройдем, аки по маслу. Асмодей добрый нонче…
Он приложил цветные мелки к стене, обвел три больших круга и один маленький, чуть поодаль.
– Порознь пойдем. Так надежнее. Перший раз зараз троих поведу! – признался он. – Чутка люто!
– Не робей, пасюк! – одобрительно улыбнулся Стрельников. – У меня самого поджилки трясутся.
– Зараз зажмурьтесь, – скомандовал Косьян.
– Это еще зачем?!
– Хочешь ослепнуть?!
Даша, Стрельников и Малышев послушно закрыли глаза, стоя напротив начертанных кругов. Вначале ничего не изменилось. Мальчик кинул щепоть сушеного мяса, в носу противно защипало, хотелось чихнуть. Резкий запах перца прилетел сверху. По полу покатились металлические шарики, воздух потеплел. Шарики грохотали, температура повышалась, пахнуло жаром. По лицам заструились ручейки пота, нестерпимо яркий свет коснулся сомкнутых век. Даша нащупала руку Малышева, он легонько стиснул ее ладонь. С потолка посыпалась побелка, ломти старой штукатурки стали падать на пол.
– Глаза! – завопил Косьян. – Глаза не открывать!!!
Детский голос прилетел сверху, будто мальчик парил в воздухе, под куполом мечети.
– Ходу! – отчаянно закричал Косьян. – Ходу, кошары! Зараз закроется!
Следовало решиться, чтобы вот так с разбега удариться головой о каменную стену! Но требовательный крик мальчика не дал времени на размышление. Не открывая глаз, троица кинулась вперед, и тотчас ноги потеряли спасительную опору. Они ухнули в бездонную пустоту, жар и грохот окутал смельчаков, а далеко сверху слышался вопль малолетнего проводника:
– Пока не велю, глаз не открывать! Фалалей!!!
Порыв горячего ветра подхватил и унес детский крик.
Завывал сухой ветер. Он нес невесомую пыль, пахнувшую сушеным мясом, золой и перцем. Даша поняла, что сжимает пальцы Малышева изо всех сил. Даже костяшки свела судорога от напряжения. Нечто неосязаемое справа по боку опалило мясо до костей. Словно раскаленной сковороды коснулись. Но помимо боли навалилась тоска такой силы, что захотелось кричать от скорби душевной. Неведомо откуда пришло понимание – так будет вечно! Вечные страдания, безбрежное горе, неподвластное описанию одиночество. Речь человеческая ничтожно слаба, язык беден для осознания того отчаяния и немилости, что обрушилась на беглецов. Она поняла, о чем толковал мальчик. Но как это часто бывает – слова не несут и малой доли силы. Девушка не могла видеть, но физически ощутила, что ее друзья испытывают такие же муки.
Сколько длился полет, сказать трудно. Время текло неравномерно, в пустоте нет прошлого, нет будущего, только одно бесконечное настоящее, растянутое на тысячелетия.
Неожиданно все исчезло. Жар, боль и горечь остались позади. Только кожу прокалывали тысячи мельчайших иголок.
