— В турбюро мне ничего такого не говорили!
— А им это надо?
— О чем вы?
Мэри ничего не ответила. Она просто стояла, презрительно глядя на инопланетянку, и ждала, пока до той дойдет.
Спустя некоторое время инопланетянка вздрогнула и крепко обхватила себя всеми четырьмя руками, словно защищаясь от неведомой опасности. После этого Мэри наконец разлепила губы:
— Бывает, боевики ограничиваются предупреждением. Например, кто–нибудь из местных, дружески расположенный к пришельцам, может подойти к вам и намекнуть, что здешний климат не так полезен, как вы считали, и вам лучше уехать отсюда еще до наступления сумерек.
— Именно это сейчас и происходит? — осторожно поинтересовалась инопланетянка.
— Ни в коем случае. — Лицо Мэри оставалось непроницаемым. — Просто я слышала, что Австралия в это время года чудо как хороша.
Она резко повернулась на каблуках и зашагала прочь, да так быстро, что мне пришлось догонять ее чуть не бегом. Когда мы отошли достаточно далеко, я схватил Мэри за руку:
— За каким дьяволом ты это сделала?
— За таким, что тебя не касается.
— Представим на секундочку, что касается. Так зачем же?
— Чтобы посеять страх среди пришельцев, — сказала она с тихим бешенством. — Напомнить им, что Земля для нас священна и таковой останется навсегда. Пусть они нас победили, но это только временно. Планета им не принадлежит и никогда не будет принадлежать.
Она вдруг расхохоталась без всякой видимой причины.
— Видел синюшную морду этой костлявой твари? Она стала насыщеннозеленой, аж глазам больно!
* * *— Кто ты, Мэри О’Рейли? — спрашивал я ее той ночью, когда, нагие и мокрые, мы в изнеможении лежали на скомканной постели. Я думал об этом весь день и пришел к выводу, что она почти ничего мне о себе не рассказывала. Ее тело я знал намного лучше, чем душу. — Что тебе нравится, Мэри, а чего ты терпеть не можешь? На что уповаешь и чего страшишься? Как ты стала композитором, кем мечтала быть, когда вырастешь?
Я пытался прояснить для себя хотя бы это, но подразумевал и все остальное.
— Музыка звучала во мне всегда, и я благодарю за это Господа. Она стала моим спасением.
— В каком смысле?
— Мои родители погибли в самом конце войны. Я была еще совсем несмышленой, и меня определили в сиротский приют. Эти приюты пооткрывали на средства америкосов и пришельцев — по программе замирения покоренных народов. Из нас растили космополитов Вселенной. Ни одно ирландское слово не касалось нашего слуха, до нас не доходило ни намека на нашу историю и культуру — все только римское право да Ценности Единения с системой Альдебарана. Спасибо Господу за музыку! Они так и не смогли скрыть ее от нас, хотя и внушали, будто это всего лишь безобидное развлечение, ничего не значащее трень–брень–бум, под которое иногда полезно подрыгаться в качестве разрядки. Но мы догадывались, что в музыке заложены идеи, подрывающие устои. Мы сознавали, что музыка доносит правду и благодаря ей наши души стали свободными уже очень давно.
Она все время говорила «мы», «нас», «наши».
— Это не ответ на мой вопрос, Мэри, — сказал я. — То, что ты говоришь, просто политическая прокламация. А я хочу понять, какая ты на самом деле. Я имею в виду — как человек.
Ее лицо окаменело.
— Я ирландка. Музыкант и патриот. А еще я одноразовая подстилка американского плейбоя.
Я продолжал улыбаться, хотя чувство было такое, будто мне влепили пощечину.
— Это несправедливо.
Что за дьявольское наваждение — обнаженная женщина, прожигающая тебя яростным взглядом!
— Да? А разве не ты через два дня покидаешь родную планету навсегда? Или ты намерен взять меня с собой? Ну–ка, расскажи, как ты себе все это представляешь?
Я потянулся к стоящей на столике бутылке виски. Мы выпили почти все, но на донышке еще чуть–чуть оставалось.
— Не только по моей вине мы не стали духовно близкими людьми, — сказал я. — Ты с самого начала поняла, что я от тебя без ума, а сама даже ни разу… А-а, пошло оно все куда подальше! — Я осушил бутылку. — Что, черт возьми, тебе от меня надо? Ну–ка, давай! Только ты ведь наверняка ничего не скажешь.
Мэри в бешенстве схватила меня за руки, и я выронил бутылку. Освободившись от захвата, я сжал ее запястья, но она успела до крови расцарапать мне плечо. Когда же я попытался ее оттолкнуть, Мэри повалила меня на спину и уселась сверху.
Само собой, после этого нам оставалось только забыть о ссоре.
В ту ночь я так и не смог заснуть. Чего не скажешь о Мэри. Она сообщила, что будет спать, — и тут же уснула, а я сидел еще не один час, разглядывая в лунном свете ее лицо.
Какие у нее резкие черты и какие сильные чувства скрываются за ними, думал я. Лицо Мэри было энергичным, властным и непреклонным. Ни малейшей черточки, которая говорила бы о готовности к компромиссу, я так и не заметил. Определенно, я влюбился не в ту женщину. А ведь послезавтра я действительно улечу отсюда навсегда. Всю свою сознательную жизнь я стремился именно к этому, и никакого запасного плана у меня не было.
За то короткое время, что прошло после моего отлета с Земли, я так и не успел разобраться в своих чувствах к Мэри, не говоря уже о том, чтобы понять, как она ко мне относилась. Я любил ее, но мне не нравились ее хулиганские замашки, задиристая манера речи, самонадеянная уверенность в том, будто я сделаю все, что она захочет. Я страстно желал ее, и в то же время сильнее всего мне хотелось бы больше никогда ее не видеть. У меня были средства, и вся Вселенная открывалась передо мной. Мое будущее предопределено.
Но, Бог свидетель, попроси она меня остаться — и я не задумываясь послал бы все чудеса Вселенной подальше.
Ради нее.
* * *На следующее утро мы совершили гиперпереход в Голуэй и осмотрели его остеклованные развалины.
— Наиболее упорным сопротивление было на западе Ирландии, — рассказывала Мэри. — Одна за другой все страны Земли просили мира, о примирении заговорили даже в Дублине, и только мы продолжали сражаться. Тогда пришельцы вывели на геостационарную орбиту боевой корабль и применили против нас свое странное оружие. Этот прекрасный город–порт превратился в стекло. Прибой выбрасывал суда на берег, где они разбивались вдребезги. Кафедральный собор рухнул под собственной тяжестью. С тех пор здесь никто не живет.
Дождь на время прекратился. Между порывами шквалистого ветра, который в этой части страны волнами накатывается с Атлантики, наступило короткое затишье, и в тысячах стеклянных граней ослепительно засверкало солнце. Наступившая тишина давила, как тяжелая рука, внезапно опустившаяся на плечо.
— По крайней мере, здесь пришельцы никого
