С левой же стороны проспекта Металлургов Огоньку было страшно идти, потому что там, чуть в глубине, стояла библиотека. Даже одно это слово приводило его в трепет. Библи-библи – гибли-погибли!.. Жуть! И там… Там даже не белки. Говорят… Может, врут, но может и нет, что там… книги! А это такая страхота! Это что-то такое, чего вроде бы нет, но оно есть. И вот… самое-то страшное в том… Даже думать Огоньку было до дрожи жутко об этом, но он все же додумал: самое страшное, что в библиотеке жили… библиотекари!.. Которые читали книги! Даже не ели, не грызли, а каким-то неведомым способом читали! А после этого путали все. Где правда, где ложь, где люди, где звери, где свет, где тьма, где добро, где зло. И тогда они сами наполнялись злом и выходили на улицы. А там… Нет-нет, больше Огонек думать об этом не мог. Кроме такой только мысли: «Собрать бы все книги – да сжечь!»
И часть проспекта напротив библиотеки он одолел бегом, постоянно оглядываясь, – так и казалось, что прямо в затылок дышат обезумевшие библиотекари. А над ним играло, переливалось зеленым и розовым холодное пламя северного сияния. Своими яркими сполохами оно будто подгоняло его, словно шептало колючими морозными искрами: «Беги! Беги-ии! Не оглядывайс-сся! Сзади у-уужас-сс!»
И вот – уф-ф! – совсем уже рядом дом с нацеленным в небо шпилем, а сразу за ним будет лось на камне. И все, дальше уже пожарка. Огонек припустил еще быстрее – теперь уже от нетерпения. Но тормознул вдруг и заскользил по дорожной наледи. Только теперь до него дошло, что ночью в пожарке тоже спят!.. Вот это да! И что же теперь – поворачивать назад? Да его тогда не просто засмеют, не просто кормить перестанут – его самого съедят за то, что без спроса взял канистру и гулял с ней ночью. Но не сидеть же возле пожарки до утра! Холодно, он просто замерзнет и умрет. А если бегать и прыгать, чтобы согреться, – обязательно кто-то услышит или увидит. Ладно если просто злые люди – убьют, да и все. А если белки? А если… библиотекари?..
Потоптавшись на месте, он все-таки неуверенно двинул вперед. Но не сразу к пожарке, а свернул зачем-то к лосю на камне. Нет, он не думал, что страшная зверюга подскажет ему, как быть, – звери не говорят, а этот даже не шевелился, но ему захотелось, чтобы хоть кто-то был рядом, пока ему страшно. Хорошо еще, что так радостно переливалось сверху сияние, на душе от этого делалось чуточку легче. Может, скоро он совсем успокоится и решится пойти постучать в ворота пожарки. Да, те, кто там есть, на него потом накричат, что он их разбудил, но когда он покажет им то, что принес на обмен… Ух! Тогда они точно ругаться не будут.
И тут Огонек увидел людей. Злых или нет – непонятно. Но сердце все равно ушло в пятки. Они вышли из арки дома со шпилем. И тоже его сразу заметили.
– Эй! – крикнул кто-то из них. – А ну, стоять!
Он и так уже стоял и лишь переступил с ноги на ногу. И смотрел на быстро идущих к нему людей: дядьку в пятнистой куртке и еще дядьку – в черной. Куртки были хорошими, теплыми, а еще у дядек были страшные штуки, из которых убивают, – тамтаматы. На самом деле они назывались похоже, но по-другому, только Огонек несколько раз слышал, как они стреляют: «Там-там-там-там!» Потому – тамтаматы. Смотреть на них было страшно, и Огонек перевел взгляд на лица мужчин. Он их точно раньше не видел. Зато вдруг подумал: может, они тоже идут в пожарку за керосином? Вот было бы здорово! На них-то ругаться точно не будут.
Дядьки подошли к нему и остановились.
– Кто такой? – спросил тот, что был в черной куртке. – Чего шляешься?
– Я Александр, – сказал Огонек. – Я вот, – приподнял он канистру, – туда, – махнул он рукой на пожарку. – Керосину надо. Когда нет керосину, не горит огонь потому что.
– Да ну? – хохотнул тот же дядька. – Не горит? Типа хохма? А если я приколюсь?
– Погоди, Семен, – сказал тот, что в пятнистой куртке. – Я, кажись, знаю, кто это. Полудурок с площади. Из тридцать девятого дома, кажись. Ну да, точно он, говорили, что рыжий. Идем, ну его!
– Постой! Давай хоть канистру возьмем. Зазырь, четкая канистра!
Огонек инстинктивно убрал руки за спину. И даже дышать перестал. Ой-ей-ей! Без канистры его назад точно не пустят!
Но пятнистый сказал черному:
– Харэ, Семен, идем! Убогих грех обижать. Мало у тебя канистр?
Мужчина в черной куртке посмотрел на него, помолчал, а потом опять хохотнул:
– Ладно, Бобер, уболтал. Зачтется, говоришь, на том свете?
– Зачтется, – кивнул пятнистый. Хороший дядька, добрый.
И они пошли дальше. Огонек облегченно выдохнул. Но черный мужчина вдруг остановился.
– Подожди, – сказал он пятнистому, который тоже встал. – А на что он собирается керосин выменять?
– Да какая тебе разница? Идем!
– Не, погодь, мне по приколу. Что дурачок хочет втюхать барыгам?
Дядька в черной куртке развернулся и снова подошел к Огоньку.
– Покажь, что за керосин даешь.
– Нет, – попятился Огонек. Ему опять стало страшно. Даже страшнее, чем за канистру. Потому что ведь это…
Мужчина схватил его за руку и больно дернул:
– А ну, покажь, я сказал!
– Семен, оставь его, – подошел и пятнистый.
– Ни хрена! Пусть покажет!
– Слушай, парень, – сказал Огоньку добрый дядька. – Покажи ему, и он отстанет.
– Я еще посмотрю, отставать или нет! Не хрен выделываться!
– Угомонись, Семен. А ты давай, доставай свои богатства. Не отберем.
Огонек немножко успокоился. Если не отберут, то показать, наверное, можно. А то этот злой, в черной куртке, опять начнет за руки дергать. Или стукнет. Это больно, не надо.
И Огонек полез за пазуху. Достал тряпичный сверток, хотел развернуть, но мешала канистра.
– Дай сюда! – вырвал его ценность
