Альвина отбросила эти мысли. Она решила, что мудрее будет полностью довериться календарю — разве до сих пор он не исполнял всех ее желаний, даже самых неосознанных?
Она вернулась домой, сразу же юркнула в комнату и закрыла за собой дверь, не желая болтать с фрау Гуггенбюхлер, чья массивная фигура застыла на пороге кухни. Воздух в комнате был странный, туманный, в нем будто плавали неясные образы. Она видела, как действительность преображалась в мираж. «Почему именно в этот час?» — подумалось ей, и она глянула на часы. Четверть пятого. Может, это был час захода солнца? Она решила заглянуть при случае в астрономический календарь; пока же ее ждали дела.
На шестой картинке нежная рука держала сорванную маргаритку.
Альвина не раздумывала — она надела свой лучший наряд: черное облегающее платье, шитое стеклярусом, и, набросив на плечи шиншилловую накидку, решительно вышла из комнаты. Она была уверена, что хозяйка ее не заметит. На лестнице она тоже никого не повстречала. Перед домом стоял длинный приземистый автомобиль с сиденьями, обитыми красной кожей. Какой-то человек учтиво распахнул перед ней дверцу.
— О, грациознейшая, не окажете ли вы мне честь?..
Она только и ждала этого приглашения.
Незнакомец сел за руль и тронул машину с места; Альвина исподтишка бросала быстрые взгляды на его профиль. Он чем-то напоминал ей того Клауса, чьи черты жили в ее воспоминаниях, но то же лицо напоминало ей и много других лиц — лиц соблазнителей с экрана и из жизни. Ну и что? Он мало походил на живого человека, скорее был воплощением Любовника, о котором мечтают все женщины.
Этот вечер Альвина прожила как в кино: рестораны, ночные клубы, шампанское, приглушенный свет. Хмельная и согласная на все («это ведь только сон» — оправдывала она собственную смелость) она поехала к нему и всю ночь провела в его объятиях.
Но когда фрейлейн Бернауэр проснулась, она лежала на простынях из пожелтевшего хлопка, а не из розового льна. Вспомнила все и залилась краской стыда — как могла она решиться на такое?
Воскресенье тянулось бесконечно долго до того, как Альвина открыла новое окошечко. Она перенеслась в горы и долго бродила, любуясь заснеженными пиками, водопадами и глубокими долинами. Она охапками рвала горечавку и эдельвейсы…
Первозданная чистота горных вершин вернула ей добродетель, но в глубине души осталось легкое сожаление о той ночи. А потому ее испугала и обрадовала Эйфелева башня, нарисованная в следующем окошечке.
— Ну что, милашка, двинем?
У парня в кожаной куртке с поднятым воротником, который заговорил с ней, были светлые лохматые волосы. И, не дожидаясь согласия, он взял ее за руку и повел от погребка к погребку по джунглям Сен-Жермен-де-Пре.
Захмелев от красного вина и мяуканья джаза, Альвина пыталась призвать на помощь последние остатки морали, в душе побаиваясь своего гида.
«Пусть эта ночь кончится, — уговаривала она себя, — но без…»
Ночь кончилась. Остаток ее они простояли в какой-то подворотне на улице Драгунов, обнимаясь и целуясь.
После этого Альвина забыла о своих высочайших моральных принципах: она любила красавца рыбака на одном из пляжей Капри, плавала в голубой лагуне и танцевала хулу-хулу, пересекала Атлантику на борту «Бремена», принимала ухаживания боцмана американского военного флота, с которым познакомилась в ресторанчике где-то в Сан-Паулу.
Вскоре она заметила, что магическому календарю не мешали ни эпохи, ни расстояния. Она побывала в зеленом Веймаре и встретилась с великим Гете в похожем на античный храме любви, а у подножия минарета Хиральда, что в Севилье, у нее было свидание с самим доном Жуаном де Мараньо.
Теперь ей нравилось все, что будило воображение, ибо позволяло отправляться по ночам навстречу новым приключениям.
Однажды на работе она заметила, что одна из машинисток с многозначительной улыбкой прячет в ящик стола книжонку в красочной обложке.
— Мне приходится читать ее здесь, — объяснила владелица книга. — Если отец найдет ее среди моих вещей, он мне устроит такую баню…
Она показала фрейлейн Бернауэр название — «Похождения Императрицы».
«Ну нет! — подумала Альвина. — Нет, нет и нет! Так далеко заходить нельзя».
…И в тот же вечер шлялась вместе с Мессалиной по трансеверинским притонам…
Так день за днем тратила Альвина клеточки своего календаря.
И однажды утром, вернувшись из сказочной, нереальной Венеции, тонувшей в золотом тумане Ренессанса, где провела ночь в объятиях покрытого шрамами кондотьера, она вдруг почувствовала себя безмерно усталой.
Наступило двадцать третье декабря. Альвина не работала. Впереди была пустота ожидания, и она успела прийти в себя.
Жизнь не удалась — серость и сплошные разочарования. А потом вдруг, за несколько недель, она вкусила всех радостей бытия. Так откуда же эти пустота и неудовлетворенность?
Она задумалась, и вдруг ей все стало ясно.
Ожаднев от легких удовольствий, она брала любовников подряд, одного за другим, но любила ли она хоть одного из них?..
Она глянула на календарь: осталось только две клеточки — одна под ветвями огромной заснеженной ели и вторая — хранившая тайну дверь замка.
Фрейлейн Бернауэр после долгих поисков нашла наконец истину и подняла ставеньку: там были нарисованы сердца, обвитые гирляндой роз.
Тот, кто пришел на свидание, не был похож на других. Они были одни — он и она. Взявшись за руки, они гуляли среди цветущих кустов майской сирени, прохаживались по парку Нимфенбурга, кормили хлебом лебедей, сидели на скамейке, прижавшись друг к другу, счастливые лишь от того, что были вместе. Они даже ни разу не поцеловались, ибо чувствовали себя совсем-совсем близкими, как чувствуют себя старые супруги или обрученные, уверенные в своей любви, а потому целомудренные. Потом он проводил ее домой, но порога ее жилища не переступил.
— Я еще увижу тебя? — спросила она.
— Если захочешь.
И вот настал рождественский вечер.
На календаре осталась только одна закрытая ставенька — ворота замка. Альвина открыла ее.
Три дня спустя фрау Гуггенбюхлер засыпала ненужными подробностями полицейского, который без особых волнений осматривал комнату.
— Ничего не понимаю. Я уверена, что она не выходила; я бы обязательно заметила ее. Поэтому я и не волновалась. Потом ее молчание показалось мне подозрительным. Я заглянула в комнату — она была пуста! Я подождала, думая, что ошиблась (правда, это невозможно), и она все-таки вышла. Но куда, ведь Рождество — семейный праздник. Она не возвращалась, и я предупредила вас. Она заплатила мне по тридцать первое декабря. Если она и взаправду исчезла, я хочу получить свою комнату назад.
Полицейский кивал головой.
— Ну что ж, мы начнем следствие. У нее были родственники?
— Насколько мне известно, нет.
— Где ее личные бумага?
— Она хранила их вон там, в ящике на столе.
Полицейский прошел к столу — мимо аляповато раскрашенного рождественского календаря, одного из тех, что раздают ради рекламы; ставенька над каждой клеткой была приподнята, и виднелись наивные грубые
