Потом ему пригрезилось, что он пробуждается. Он бродил по огромному и прекрасному городу, где башни возносились к самому небу и были подобны могучим деревьям, а улицы оплетали их бесконечными лианами…
Он чувствовал, как приходит тревога, и не знал, почему. Но вдруг догадался: коробка! Коробка, что болтается у него на груди — машина времени. Часы на левом и правом запястьях — два необычайно точных хронометра, ибо для него сверхважно знать время, чтобы сохранять власть над ним. На каждом циферблате выгравирована тонкая красная линия, начинающаяся от центра и указывающая точный час, минуту, секунду. Он знал, что секунду. И в тот же миг понял, что стрелка доберется до красной черты чуть позже, чем через пять минут. На экране машины времени цифры показывали то же самое, и падали бесшумно минуты, секунды, доли секунд. Он знал, что как только часовая стрелка достигнет красной черты, машина забросит его в прошлое. Или в будущее.
Достигнет красной черты. Красной черты… Красной… И случится что-то страшное. Однако город был спокоен. Город еще не подозревал о своей участи. Только все сильнее была тревога Корсона, все отчетливей бесполезное желание крикнуть на весь город. Но город был спокоен. Ветер слегка покачивал его улицы и башни. Какая-то женщина поигрывала блестящим медальоном, висевшим у нее на шее. В парке художник писал этюд. Дети пели, подбрасывая в воздух разноцветные шары, и те, кружась, лениво падали на землю. Город казался Корсону огромной скульптурой, застывшей в неподвижности. И все же он жил.
Меньше чем через две минуты город будет уничтожен ядерными ракетами, которые уже приближаются к цели, рассекая стратосферу и оставляя за собой недовольное ворчание пространства, потревоженного их двигателями.
Невозможно, чтобы такой прекрасный город погиб, думал Корсон во сне, но миг гибели был обозначен на циферблатах обоих хронометров. Он знал, что не умрет и сохранит в памяти эту мирную картину. Ему не суждено увидеть, как вспыхнут тысячи солнц и рухнут эти башни, как брызнет из трещин разбуженная лава, и как испарятся, не успев сгореть, тела этих людей, как, наконец, все крики сольются в один предсмертный вопль. Город останется в его памяти таким как был, вырванный из потока времени, и гибель его будет для Корсона чем-то далеким и безразличным. Она никогда не причинит ему боли.
И все же он боялся, сам не сознавая того боялся, что машина времени не сможет вытащить его отсюда.
…В спокойном городе закричала женщина. Она рванула цепочку на шее, и цепочка разорвалась — далеко отлетел блестящий медальон. Плача, побежали дети. Вопль города обрушился на Корсона. Он родился в миллионах душ, вырвался из миллионов глоток и потряс башни. В нем не было ничего человеческого.
Корсон слушал, как кричит город — словно огромное существо рвало себя на части, и каждая из них вопила и корчилась от ужаса.
Корсон хотел зажать уши и не смог. Внезапно он вспомнил — жители города предвидят будущее и уже знают всё, что произойдет. Знают, что упадут ракеты. Знают и будут кричать, пока ракеты не взорвутся. Предвидят взрыв, ослепительный свет и абсолютную тьму после.
А он, пришелец, видящий их во сне, знал, что не сможет ничего сделать. Он не успел предупредить их. Не успел даже крикнуть: внутренний голос сказал им все раньше. Он не увидит гибели города, но он слышал его крик.
Большая стрелка придвинулась к тонкой красной линии, но пришельцу казалось, что миг продолжался бесконечно. Нахлынул страх, и некому было его успокоить, — вдруг коробка на его груди вовсе не машина времени, а сам он — лишь один из жителей города, обреченный исчезнуть со всеми?
Корсон открыл рот…
Машина времени сработала.
Он был спасен. Один. Только он один.
Город остался далеко, и крик затих. Корсон вспомнил, что видел дурной сон, и сон этот кончился. На обоих его запястьях два сверхточных хронометра показывали одно и то же неумолимое время, и он, Корсон, был его хозяином. Перед его глазами на берегу фиолетового моря возник низкий и словно приплюснутый город, весь изрезанный каналами.
Корсон застонал, один, в тишине, едва нарушаемой криками птиц. Далеко-далеко какой-то прохожий обернулся к нему и пожал плечами.
23
Мрак и шесть металлических стенок, едва позволяющих шевельнуть руками. Он лежал на спине. Тяготение стало почти нормальным — он весил сейчас чуть меньше, чем на Земле. Страшно ему не было.
Он уперся в крышку ящика, но та держалась крепко. Затем кто-то или что-то царапнуло по металлу, на стыках стенок появились светлые щели. Мгновением позже ящик распался, и Корсон, щурясь от яркого света, попытался подняться.
Воздух был пропитан хлором. Глаза постепенно привыкли к свету, и Корсон различил три силуэта, отдаленно похожих на человеческие. Теперь он угодил к урианам… Три роговых клюва, три маленьких головы с хохолком на макушке, три тонких длинных шеи, костлявые руки, короткие и массивные туловища с выпирающей грудью.
Пропутешествовать через всю Вселенную, чтобы кончить как морская свинка под скальпелем урианина!
Он приготовился к боли.
— Не бойтесь, человек Корсон, — просвистел один из уриан.
Ноги одеревенели, но все-таки удалось сесть.
Просторный зал, стены обтянуты шелковистыми тканями; без окон, без видимого выхода. Обычный урианский интерьер, как его себе представляли на Земле.
Неужели так принято у властителей времени — предавать военных преступников в руки их врагов?
Один из уриан, постарше остальных, восседал на чем — то вроде трона, на взгляд Корсона, больше напоминавшем насест. Уриан породила ветвь эволюции, весьма схожая с той, что создала земных птиц. Их внешность позволяла предположить нечто подобное, что и было подтверждено при вскрытии трупов (по официальной версии), попавших в руки землян. Кора головного мозга у них развилась слабее, чем у человека, но мозжечок был достаточно сложен. Земляне в свое время напридумывали множество шуток о куриных мозгах уриан, но Корсон не спешил соглашаться с ними. Он знал, что даже на Земле некоторые птицы, тот же ворон, обладают невероятной сообразительностью, к тому же ему слишком хорошо было известно, насколько умны оказались князья Урии. Огромная часть человеческого мозга занята расшифровкой и обработкой восприятий, и лишь небольшая — абстрактным мышлением. У уриан, как вспомнил Корсон, возможности восприятия значительно уже, по крайней мере, в сравнении с человеческими. Острота зрения в принципе значительно выше, но цвета они различали слабее. Слух был настолько плох, что музыкальное искусство уриан так и не поднялось выше примитивных ритмов. Осязание также было недоразвито из-за строения конечностей — скорее когтей, чем пальцев — и из-за жесткого пуха, покрывавшего их тело. Но они обнаруживали замечательную склонность
