– Ты шутишь, Саша? Залезть в квартиру, вынести двадцать килограмм меди, чтобы сдать в металлолом? Мне стыдно за воров.
– Мое дело предупредить, а дальше как знаешь. Но я бы остерегся выставлять. Лучше немного переждать.
– А ты знаешь обворованного?
– Да, бывший музейный работник из Рыбинска или Ярославля...
– Давай поступим так: дай ему номер моего телефона, пусть придет, посмотрит. Скажет его – верну, даже доказательств не потребую.
«Музейный работник» не заставил себя ждать, вещи признал, посетовав, что я дешево их оценил, но забирать отказался, заявив, что ему они неинтересны. Это меня озадачило.
– Тогда верну туда, откуда взял. Мне краденого не надо, лишний раз встречаться с милицией резона нет.
Намеренье вернуть ковши и братины в пункт приема металлолома гостя напугало. По наивности, отнес его реакцию к музейному прошлому: отправить на переплавку артефакты позапрошлого века – вандализм похлеще рубцов абразивного круга.
После недолгих дебатов пришли к соглашению: он назначает цены, я предметы реализую, комиссионный процент, как положено, остается в магазине, а выручку за вычетом суммы, выплаченной приемщику, передаю ему как собственнику. Ударили по рукам и разошлись. А на следующее утро два опера сверлили меня глазами: «Так-так, гражданин, торгуете краденым?».
Я клокотал, как Ключевская сопка и вулкан Толбачек, вместе взятые, и, будь посуда не медная, а фарфоровая, переколотил бы ее на глазах оперативников, не испугавшись обвинений в уничтожении вещественных доказательств. Навел их на меня «музейный работник»! Вчера пил с ним чай, говорил по душам, а сегодня «пожалуйте бриться», «с вещами по городу».
Предыстория его поступка стала известна несколько позже: кое-что уловил из реплик следователя при допросе, кое-что прояснил Александр Юльевич, предупредивший о краже.
Этот хлыщ – «музейный работник» – имел две комнаты в коммунальной квартире, третью – свободную – «аннексировал» для хранения скарба, которым торговал на рынке. Он пользовался ею длительный срок и привык считать своей, пока не явился жилец. Жилец предъявил ордер и потребовал освободить захваченную территорию, хлыщ отказался и кинулся по кабинетам, пытаясь отстоять право на вчера еще «мое», а сегодня уже чужое помещение. Жилец дожидаться итогов хождений не стал и очистил комнату самостоятельно.
Дальше мне неинтересно: жилец ли выкинул вещи на помойку, а бомжи растащили по городу, или, прикинув, что медь в цене, самолично сдал в металлолом, а скорее всего – выставил в коридор, свалил к дверям захватчика, и последующая «география» ковшей и братин – проделки самого хлыща. После его стукачества в это особенно верится. Так или иначе, хлыщ завопил: «Караул! Ограбили!», обвиняя соседа в краже. Засадив его за решетку, хлыщ надеялся выиграть время и выторговать себе вновь ставшую свободной комнату.
Наш консенсус – если он не был им специально подстроен – оказался к месту, от меня, потирая ладошки, «музейный работник» заторопился в милицию: «Вы тут сидите! Не верите, что меня обворовали! А моими вещами торгуют! Съездите на улицу Декабристов, убедитесь». Они и приехали.
Говорят, что жить в квартире с человеком, обвиненным им в воровстве, хлыщ не смог, комнаты продал и скрылся. Ко мне за «своими деньгами» он тоже не пришел, его видят на рынке, где он по-прежнему торгует хомутами и конской упряжью, слывет за порядочного гражданина.
В общем потоке товара краденые вещи составляли ничтожную долю, но каждый выявленный правоохранительными органами инцидент влек за собой допросы, объяснения, очные ставки – потому и памятен. Также немногочисленными, но памятными были поступления с городских помоек.
Помойки антикварной столицы России – это Клондайк и Эльдорадо одновременно. Две без единого скола тарелки диаметром двадцать четыре сантиметра из Этрусского сервиза Императорского фарфорового завода теперь украшают коллекцию олигарха, даже предполагаю какого. А когда-то грязными, со следами пищи их извлек из мусорного бочка дворник и принес мне. Оттуда же карманные часы «Павел Буре», колечко с цифиркой «56» на ободке, глобус, на котором Российская империя граничит с Австро-Венгрией, а на месте архипелага Северная Земля плещется море, где большую часть Индокитая занимает государство Сиам, а площадь английских колоний превышает размер метрополии в сто раз. С помойки – модерновая люстра с плафонами из многослойного стекла и стулья пушкинской поры, открытка с автографом Шаляпина, серебряные ложки, эмалевая рамка для фотографии и много, много чего еще.
На владение территорией, уставленной бочками для сбора мусора, претендовало несколько групп граждан. Первая – бомжи, люди без определенного места жительства. Здесь они добывали пропитание и одежду. Найдя что-либо пригодное для продажи, они теряли интерес к бочкам и отправлялись на поиски человека, готового обменять свои деньги на найденный предмет. Я был одним из них. Полученные финансы бомжи инвестировали в спиртосодержащую жидкость: растворитель, дезинфицирующие средства или лекарственный препарат, расфасованный в пузырьки объемом двести миллилитров. Они вольготно располагались на парапете напротив «Декорационного магазина дирекции Императорских театров», а если позволяло время года – за парапетом, на газоне. Как патриции, возлежали вокруг газеты, предусмотрительно придавленной с четырех углов камнями. Прохожие и владельцы транспортных средств, проходя и проезжая по улице Писарева, завистливо поглядывали в их сторону: «Счастливые. Ни забот, ни хлопот. А тут…». Продегустировав химически активное вещество или лекарственное средство, бомжи беседовали, напоминая перовских «Охотников на привале», после чего, как правило, засыпали на месте.
Централизовать скупку вещей, найденных ими на помойке, одно время пытался Юрий Иванович Булатов, по прозвищу Юра-хулиган. Освободившись из мест заключения, он появился в Коломне в 2007 году, поселился в доме на набережной реки Пряжки и явился ко мне с просьбой выдать ему удостоверение, что он является научным консультантом магазина по антиквариату.
– Буду предъявлять его бабкам, скупать у них доски и холсты, приносить тебе, – объяснил он свою просьбу.
Булатов предстал передо мной худым и скудно одетым. Шестидесятилетний рубеж он, похоже, перевалил, зубы и шевелюра остались на зоне, в наличии имелась татуировка на пальце, морщинистая шея и бороденка клином. Речь и манеры выдавали в нем блатного, строящего из себя интеллигента, но никак не интеллигента с блатными замашками, которым он хотел казаться. Последняя ходка, если верить его рассказу, случилась за кражу икон из Никольского собора, куда он устроился не то сторожем, не то дворником. Бывает, что богобоязненные старушки, уверовав, что иконы нельзя продавать, завещают их храму, рассчитывая тем самым заполучить райскую благодать. Но домашняя икона в церковной службе практически не используется. Принесенная в дар высокохудожественная может оказаться в коллекции настоятеля или кого-либо из клира. Прочими украшают трапезную, служебные помещения, но сколько их надо? Неиспользуемые хранят в ризнице, обветшалые относят на колокольню, где ветер, мороз и дождь доводят их до естественного уничтожения. На дарственные иконы и
