Как-то разбитной паренек лет двадцати пяти предложил приобрести у него приличные вещи. На вопрос: «Откуда?», усмехнувшись, бросил: «Мое!». – «Ты слишком молод, чтобы иметь такое». – «Отец умер, мне досталось». – «А мать?» – «Матери нет».
Наиболее ценным из принесенного была кавказская шашка в серебряных ножнах с вензелем последнего российского императора, картина европейского художника в золоченой раме, штоф из хрусталя в стиле ар-деко и скульптура собаки. Я купил, но, наученный опытом общения с наркоманами, выставлять не торопился, ожидая появления родственников. Парень тем временем «пушил» деньги. С бутылкой импортного пива он разгуливал по району, обзавелся мопсом, завел подружку и приветливо улыбался мне, когда случайно встречались на улице. «Мот», – решил про себя и выставил вещи на продажу.
Парень навещал меня на протяжении лета, к сентябрю поток вещей иссяк. Бутылка пива сменилось банкой дешевого джин-тоника, подружка исчезла, и только мопс, задрав голову, преданными глазами глядел на хозяина, не понимая, почему его не кормят.
В сентябре я ушел в отпуск, а когда вернулся, нашел на столе повестку. Уголовное дело о краже вещей из квартиры возбудил дед. Вернувшись с дачи, он обнаружил свою комнату разоренной и обратился в милицию. В мое отсутствие оперативники нагрянули в магазин и обнаружили кое-что из пропавшего. Светлана Дунаева предъявила договора скупки, вором оказался внук. Позже в разговоре со мной дед сознался, что родителей у парня действительно нет, после их смерти он имел неосторожность сказать внуку, что теперь все его: и шашка, и картина, и штоф. «Но у меня мысли не было, что он кинется их продавать!» А парень воспринял слова буквально и устроил себе праздник: три месяца разгульной жизни.
От милиции меня защитили бумажки, перед дедом оправдания не было. Моральный дискомфорт от того, что невольно стал соучастником его разорения, испытал сполна. Я вернул ему все, что не успели продать, хотя по закону был обязан так поступить только по решению суда. Актом добровольной и безвозмездной выдачи я как бы попросил у деда прощения.
Но «и на старуху бывает проруха». На сотрудников «антикварного отдела» уголовного розыска бумажки – броня и защита – не подействовали, наоборот – стали уликами.
Я обязательно требую паспорт при первой встрече, изредка при второй и практически никогда при последующих. Зачем? Данные комитента вбиты в базу, лицо примелькалось, прошу напомнить фамилию и оформляю сделку. Однажды молодой человек – назовем его Крендель – подсунул мне не свой паспорт. Даже следователь, ведший дело, и адвокат подследственного признали: человек на фотографии в паспорте и подозреваемый похожи, отличить сложно. Я подвоха не заметил и оформил договор. Крендель носил ординарные предметы, лишь однажды принес иконы, завернутые в полотенца, сказал, что нуждается в большой сумме, и попросил за них сорок тысяч рублей. Икон было три, наиболее интересная – Николай Чудотворец аналойного размера на сусальном золоте. Я предложил тридцать. Он ушел, но через день вернулся и согласился на мои условия, видимо, никто не дал больше. Через месяц Крендель явился вновь, но не один, а в сопровождении двух мужчин: одного – рослого, сцепленного с ним наручниками, другого – энергичного, который представился сотрудником «антикварного отдела», предъявил удостоверение.
– Вам знаком это субъект? – поинтересовался энергичный, кивая на Кренделя.
– Знаком, – вздохнул я и, понимая, что к чему, принялся подбирать договора скупки на приносимые им вещи, кассовые ленты и накладные с отметками о реализации.
Сотрудник «антикварного отдела» отыскал среди бумаг договор на покупку икон и попросил меня озвучить фамилию сдатчика, указанную в договоре. Я озвучил.
– А как твоя фамилия? – обернулся он к Кренделю.
Тот назвался. Фамилии были разные.
– Как можете объяснить несоответствие? – Энергичный уперся в меня взглядом, в котором читалось: ну что, попался?
Объяснений не было. Кренделя увели, а мне предложили проехать в отделение милиции на Петроградской стороне. Из вопросов следователя понял: меня подозревают в сговоре, умышленном оформлении краденых вещей на подставное лицо. Естественно, я отрицал: имени не знал, что иконы краденые не ведал, в сговоре не состоял. Нам устроили очную ставку.
На очной ставке Крендель мои слова подтвердил, и следователь зафиксировал их в протоколе. Я был, что называется, «ни сном, не духом», но волнение испытал, угроза быть оклеветанным существовала. После его признания даже испытал к нему некое чувство благодарности.
– Зря беспокоились, – урезонил адвокат Кренделя, когда мы вышли из здания милиции, и я на деле, а не на словах вдохнул воздух свободы. – Оговорить вас он не мог, даже если предположить, что сговор существовал. Он же не враг себе. Двое – уже группа. Статья одна, да срок другой.
Из последующего разговора с адвокатом узнал, что его подзащитный занимался ремонтом квартир, откуда подворовывал. Иконы он обнаружил в тайнике, устроенном благодушным хозяином в полу, до которого, надеялся, строители не доберутся.
Как-то перед Новым годом ко мне заглянул приемщик металлолома и предложил перекупить у него медную посуду, принятую на вес. По незнанию граждане иногда сдавали в металлолом вещи, пригодные для комиссионной торговли: самовары, подсвечники, бюсты вождей. Латунный чайник, например, в пункте оценивался в сто пятьдесят–двести рублей, в комиссионном магазине – две–две с половиной тысячи, а отполированный, без изъянов, он стоил уже четыре–пять тысяч, на цену влияла форма, наличие клейм и время изготовления.
Пункт приема металлолома находился на Английском проспекте, полтора десятка предметов медной утвари валялось в стороне от кучи, предназначенной для переплавки. Я поинтересовался аппетитом приемщика, сказал, что беру, и вернулся на рабочее место. Рассмотрел покупку, когда ее перетащили в магазин. Ендовы и братины были деревенские, тонкостенные, за более чем вековую историю истончившиеся до дыр. Ковши – фабричные, из листовой меди, на ручках некоторых просматривались клейма в виде герба Российской империи и года: 1892, 1898. Выдавленные рядом номера № 2, № 3, № 5 указывали на размер ковша. Все без исключения предметы портил след абразивного камня. Чтобы убедиться, что изделие из меди, приемщик по каждому прошелся «болгаркой». На патинированных ковшах и братинах ярко-медный след «болгарки» смотрелся, как открытая рана. Это уменьшало их стоимость, но не вызывало сомнений, что вещи будут реализованы.
Поступление медной посуды в таком количестве не осталось незамеченным, предметы рассматривали, обсуждали. Вскоре ко мне заглянул Александр Юльевич Норватов, «крутившийся» со времен перестройки.
– Откуда вещи?
Я объяснил.
–Тут у одного из наших квартирку обнесли, – продолжил он, выслушав ответ. – Украли всякий хлам: хомуты, конскую упряжь, в том числе медную посуду, он ею на рынке торговал.
