Следующая обширная группа сдатчиков – дамы в годах. Байки о бабушках с завернутыми в тряпицу золотыми портсигарами, иконами в эмалевых ризах и яйцами Фаберже для меня так и остались байками: пять-семь случаев за пятнадцать лет. Обычно пожилые женщины несли ординарные предметы. К большинству из них, несколько переиначив, можно применить выражение из книги Екклесиаста, что «всему свое время и всякой вещи под небом: время рождаться и время умирать, время собирать камни и время разбрасывать их». Вырастив детей и похоронив мужей, многие начинают испытывать дискомфорт от вещей, которыми в свое время дорожили. В оправдание они говорят приблизительно одно и то же: «Было время – гонялась, думала жить. А теперь лежит без дела. Ну что лежит? Детям не надо, мне тем более».
Предлагаемые ими вещи служили иллюстрациями к их жизни. Одни несли мясорубки, формы для выпечки, корыта для шинковки капусты, другие – коллекции фигурок, бронзовые бюсты писателей и композиторов; одни – ладьи и вазы из прессованного хрусталя, модного в последние десятилетия СССР, другие – чешское и немецкое цветное стекло ручной огранки. Не жалели подарков к серебряной свадьбе: кубачинские рюмки и подстаканники, наборы ложек и ситечки не переводились. У некоторых страсть «разбрасывать камни» перерастала в фобию, лишние предметы начинали раздражать, выкинуть их не могли и пробовали извлечь выгоду из зонтов, пластмассовых бус, гребней для волос; расстраивались, когда отказывался их покупать или брать на комиссию.
В 2004 году ко мне зачастила старушка: сухонькая, в платочке. В Ленинград она приехала после войны. Муж умер, детей не было. К концу жизни она решила избавиться от ненужного. Достойных предметов у нее не было, но все добротное, чистое. Мало-помалу мы справились, распродали. Получив в последний раз деньги, довольная, она зашла попрощаться.
– Спасибо, Геннадий Федорович, управилась. Набрала, – и она шепнула мне цифру. Я подыграл, сказав: «Ого!», и сделал удивленные глаза. – Да! – довольная моей реакцией подтвердила старушка. – На похороны хватит и на поминки останется. Племяннице завещаю.
Я не видел ее с год. В следующий раз она не пришла, ее привели. Платок с головы сбит, воробьиные глазки полны слез. Говорить не могла, после трех слов начинала выть.
Кое-как выяснил: племянница попросила в долг, не хватало на автомобиль.
– Не могла я ей отказать, – била себя в грудь старушка, – ей же меня хоронить! Пошла в сберкассу, сняла все до копеечки, сунула за пазуху, чтобы не потерять, и домой. В четыре племянница обещала зайти. Дошла до подъезда, а дальше не помню. Очнулась на полу, кругом соседи. Сунула руку за пазуху – пусто.
Я живо представил, как она получала деньги, как один или два поддонка выследили ее и, когда вошла в подъезд, напали. На такую подлость были способны только наркоманы. Они образуют следующую группу поставщиков.
Хриплый, умный и расчетливый наркоман, учил меня отличить их среди посетителей.
– Смотрите, Геннадий Федорович, вон тот в серой куртке, – он показал на парня у витрины, – только вмазал, летает, волукоша на харе. А баба рядом горит, ее кумарит. Видите, какое лицо? Понаблюдайте за ними: или украдут что-нибудь, или предложат купить.
Хриплый угадал: потолкавшись у витрины, пара зашла ко мне. Парень, усевшись на стул, принялся расхваливать серебряную ложку, съеденную с края и годную разве что на лом, которую предложила его подруга. Я молчал, изучая их лица, стараясь разглядеть «волокушу» и «кумар». Речь парня тем временем стала замедляться, глаза соловеть, веки сомкнулись, и он заснул, уронив голову на грудь, но тут же проснулся и продолжил разглагольствовать как ни в чем не бывало, пока не заснул вторично.
Урок Хриплого прошел для меня даром. Различать их по лицам я так и не научился, только по рукам – распухшим и красным, как от тяжелой работы, и по запрашиваемой сумме. За любой пустяк они просили пятьсот рублей – столько стоила доза героина.
Были ли среди моих клиентов способные на преступление? Наверняка были. Во всяком случае, супермаркеты от их набегов страдали. Без зазрения совести они предлагали краденую копченую колбасу, коробки конфет и упаковки кофе и не понимали, почему я отказываюсь покупать за полцены.
Но прежде чем промышлять в супермаркетах, они тренировались, вынося домашние вещи. Умыкнуть из бабушкиного наследства колечко или серьги, вынести рамку с фотографией прадеда в мундире инженера-путейца или рыбное блюдо из буфета – плевое дело.
Комната Хриплого – я был в ней – кубическое пространство с тюфяком и раздолбанным креслом-качалкой, которое он пытался мне всучить. От остального он давно избавился и теперь в поисках средств склонял к воровству подружек. Те тащили из дома сахарницы с латунными крышками и вырезом для чайной ложки, каслинские скульптуры и дедовские ордена.
Вопрос: покупать или не покупать у наркоманов вещи, предполагая, что они вынесены из дома, я решил в пользу покупки, и убедил в этом родителей несчастных, с которыми познакомился. Это представлялось мне меньшим злом, чем отказать, на чем родители поначалу настаивали. Купив недорого, я возвращал предметы владельцам, в противном случае они растворялись в толчее Сенной или терялись в подвалах Апраксина двора.
Антинаркотическая пропаганда или работа спецслужб по пресечению трафика наркотиков в город, рост цен на героин или регулярные посадки распространителей привели к тому, что число наркозависимых к концу нулевых заметно сократилось. Во всяком случае, новые персонажи не появлялись, старые, кто оставался жив, перешли на синтетику или завязали. Завязал и Хриплый. Как-то, проезжая в автомобиле по улице Декабристов, он окликнул меня, шедшего по тротуару, и помахал рукой. «Счастливо, Андрей!» – махнул ему вслед.
– Героин умеет ждать, – возразила мне многолетняя клиентка с безжизненным лицом, я привел ей Хриплого в пример. – Наташку, в одном со мной доме жила, помните?
– Помню! Встретил недавно, с дочерью. Сказала, что вылечилась, с прошлым покончила.
– Ну да, покончила. Устроилась дворником, неделю не продержалась, в сарае на лопатах нашли – передоз.
После слова «передоз» на лице моей гостьи, еще недавно цветущем и радостном, как на портрете Дориана Грея, проступили пороки, привитые годами наркозависимости и вынужденной проституции: жестокость, озлобленность, презрение к себе и окружающим.
С тех же девяностых в городе стал активно развиваться игорный бизнес. На Невском, Литейном и других проспектах, переливаясь огнями, открылись двери казино и игровых клубов, по окраинам засветилась реклама игровых залов. Шестизначный джек-пот манил горожан в комфортную прохладу без света и времени. Для тех, кого не пустят в казино и кто не решится войти в игровой зал, в бюджетных магазинах установили примитивные игровые автоматы-столбики. Питались столбики пятирублевыми монетами и притягивали к себе
