– Сволочь я последняя, – скулила одна, когда здравый смысл ненадолго возвратился к ней. – Дедовские стулья продала! Мать в блокаду не сожгла! Берегла! А я, тварь подзаборная, вынесла. Нет мне прощения.
На следующий день она же, забыв о раскаянии, ждала у входа в магазин и на коротком пути от двери к кабинету совала мне в руку купеческий подстаканник с широким дном. Получив свое, тут же спешила через дорогу в магазин «Рыба», где стоял автомат.
– Дура-бабка, – бубнила другая, предлагая настольную лампу с зеленым плафоном. – Опять пенсию проиграла. А не играть не могу. Дочь ругает: «Дура-бабка». А что я поделаю? Что говорите? Чтобы пенсию получала дочь? Правильно говорите. Я согласна. Пусть получает. В следующий раз так и сделаю, иначе проиграю.
В советское время слово «несун» обозначало человека, выносящего с работы сырье, материалы, инструмент, готовую продукцию. Тащили все, что плохо лежало, рассуждая: «Общенародное – значит мое». Особенно страдали от этой идеологии предприятия пищевой и легкой промышленности, автомобильные заводы.
В непосредственной близости от нас функционировало два предприятия –«Адмиралтейские верфи» и фольгопрокатный завод. С советских времен во многих квартирах остались резцы и фрезы для станков, наборы метчиков и плашек, принесенные мужьями с работы. Постаревшие жены предлагали их наравне с самодельными наждаками, смонтированными на валу трехфазного электродвигателя, тисками, микрометрами и штангенциркулями в фанерных коробках. Жанна Викторовна и Маргарита их охотно принимали.
Из новейших несунов запомнился один – с вытянутым лицом и заторможенной реакцией. Я никогда бы не узнал, что он несун, если бы из Мариинского театра не явился охранник и не спросил:
– Вам бронзовых светильников не сдавали? Две штуки пропали. Электрик хотел сменить проводку, отлучился ненадолго, а когда вернулся, их уже не было. Начальство шум поднимать не хочет – мы же охрана. «Сами прошляпили, – говорят, – сами ищите».
А мне как раз накануне Заторможенный принес бронзовое бра, заявив, что есть парное, но мать не отдает, он ее уломает и принесет позже. Я выставлять бра не стал, предпочел дождаться второго, продавать в паре выгоднее.
– Опишите их, – попросил охранника, – а лучше нарисуйте.
– Да я их в глаза не видел.
– А как же ищете, если не видели?
– Очень просто. Если сдавали, схожу за электриком, он опознает.
Секунду я размышлял: «Показывать бра, лежащее в пакете на стеллаже, или нет? Не покажу, – решил после некоторых колебаний. – Если окажется, что оно из театра, получится, я Заторможенного сдал. Прежде разберусь сам, вернуть никогда не поздно».
– Нет, парных светильников не приносили, – слукавил я, сделав акцент на слове «парных».
Когда охранник ушел, извлек из пакета бра и рассмотрел: два бронзовых рожка на круглом основании, истертая позолота, лишаи плесени; многожильный провод в тряпичной оплетке, каким пользовались до пятидесятых годов, почернел, следов скрутки на медных жилах не видно. Бра явно хранилось в сыром помещении и выглядело недостойным Мариинского тетра, где все блестит и сверкает. Но меня насторожило другое: как-то под Новый год Заторможенный принес елочные игрушки в виде балерин и танцовщиков, я выставил их и вскоре продал, но прежде ко мне заглянула сотрудница театра и поинтересовалась: «Откуда они у вас? У нас такими елка украшена».
Когда Заторможенный принес второе бра, я спросил:
– А вы где работаете?
– В Мариинке, – ответил он, не ожидая подвоха.
Все сошлось: елочные игрушки, парные светильники. Передо мной сидел несун. Я не стал выпытывать у него, украл он их или принес из дома, как рассказывал.
– Светильники ищут, – заявил я, едва сдерживаясь от возмущения. – Приходили из театра. Если в ближайшие дни не найдут, заявят в милицию. Имущество театра – федеральная собственность, поторопитесь вернуть, в противном случае тюрьмы вам не избежать.
Вытянутое лицо побелело, негнущимися пальцами Заторможенный уложил оба бра в мешок и вышел.
Совету он не внял, вскоре в милицейской сводке на «5 канале» прозвучало сообщение о краже светильников из здания Мариинского театра. Через две недели уже в «Новостях» поведали, что уникальные канделябры, похищенные из Мариинки, обнаружены в квартире одного из работников театра. Злоумышленник объяснил свои действия желанием привести их в порядок, они показались ему недостаточно чистыми. Поскольку ущерба государству нанесено не было, уголовного преследования Заторможенный избежал, но из театра его уволили.
Свою вину в этом деле вижу в недоносительстве. Статья «скупка краденого» ко мне не подходит, так как заведомо не знал, что вещь ворованная. Недоносительство тоже преступление, особенно когда это касается терроризма. Здесь же… Для меня слова «донос» и «доносчик» – грязные, липкие. В детстве я читал правильные книги, и это не про меня, даже если речь идет о несуне с вытянутым лицом и заторможенной реакцией. Превращение заплесневелых бра в уникальные канделябры оставил на совести журналистов.
От встречи со следующим несуном, а вернее, его представителем, меня уберег ангел-хранитель. Геля, тогда она работала товароведом, рассказала о мужчине, который наведывался в мое отсутствие и предлагал икону в серебряном окладе, ковш и портсигар с эмалями.
– Вас не было, а вещи дорогие, я не решилась. – И, чувствуя неловкость за упущенный товар, тут же добавила: – Он сказал, что зайдет. Работает рядом – в институте Лесгафта. Подобного добра у него много, при желании может принести на заказ.
– Хорошо, познакомь меня с ним. Если в следующий раз не застанет, дай мой номер телефона.
Следующую неделю я просидел безвылазно, отлучаясь разве что на обед, но мужчина не появился, папиросница, ковш и икона достались кому-то другому.
Я бы забыл этот случай, если бы вскоре не стало известно о пропаже более двухсот экспонатов из хранилища Эрмитажа. В хищении, названном «кражей века», обвинили хранительницу музея Ларису Завадскую и ее супруга Николая – преподавателя истории в Государственном университете имени Лесгафта.
От свидания с Николаем Завадским ангел-хранитель меня оградил, а уберечь от встречи с прокурором небесных сил оказалось недостаточно. Тогда многие комиссионеры и антиквары испытали на себе жесткий взгляд Немезиды, в том числе и я. Следователь прокуратуры ознакомил меня со статьей Уголовного кодекса об ответственности за дачу ложных показаний и предъявил опись украденных предметов, задавал провокационные вопросы, на которые я с легким сердцем отвечал: «Нет», «Не знаю», «Не видел», «Не было», «Не слышал».
Но так везло не всегда. Как ни остерегался, а краденые вещи на полках появлялись. От преследования властей спасало то, что никогда не покупал и не брал на комиссию без предъявления комитентом документа: паспорта, военного билета или водительского удостоверения. Лист бумаги формата А4 с описанием предмета, данными сдатчика и его личной
