— Да, конечно, вот ключи. В первом номере уже живет, как мне кажется, тоже русский. Баскетболист.
— Отвали! — сказала небольшая. — Пошли Настя.
— Давайте, я донесу ваши вещи, — сказал молодой человек и взял сумки девушек. — Пойдемте.
На ручке первого номера висела табличка «Не беспокоить!»
Когда молодой человек открыл номер, зажег свет и внес вещи, Настя, незаметно от Ксюши, сунула ему купюру, а когда он уже выходил, Ксения, незаметно от Насти, сунула ему еще одну купюру.
— Девушки, если, что-то надо, наберите на телефоне девять, — сказал Александр.
— Вали! — и Ксюша закрыла дверь перед носом молодого человека.
«Настя, — подумал молодой человек. — Хорошенькая! Какое интересное дежурство. И ни одного пердуна. Все молодежь. Вот это да! — он посмотрел на купюры — Боже, две десятки! Если так пойдет, то я скоро сниму в Нюрнберге другую комнату».
Молодого человека звали Александр, он был студентом последнего курса Нюрнбергского университета, а здесь, в Баден-Бадене, подрабатывал во время каникул. Он очень хорошо говорил по-русски, а почему бы ему не говорить по-русски, если он был русским по папе и маме, а немцем, всего лишь по бабушке. Квартероном был молодой человек. Симпатичным русским квартероном…
«Были сборы недолги от Кубани до Волги…» — напевал Колин папа-военный. Он примчался в Москву из Воронежа, как только жена позвонила и сказала, что у их сына беда.
Папа с мамой собирали Колю в дорогу, на лечение в Баден-Баден. Мама перекрасила Колю, чтобы никто его не узнал, в брюнета. Красила она его своим французским красителем, которым она, молодая симпатичная женщина, стала пользоваться совсем недавно: из-за романа ее сына «с этой Оксаной» — она заметила у себя на голове один седой волос. По жизни, она была брюнеткой. А Коля был как папа — темный шатен.
Мама божилась, что она купила краску в знаменитом парфюмерном магазине, который в каждой деревне приветливо открыл свои стеклянные двери. Но, по-видимому, краска для волос со времен незабвенного Ипполита Матвеевича, как производилась, так и производится на Малой Арнаутской улице, что в Одессе, — обработанные этим красителем, много раз обесцвеченные волосы Коли не захотели становиться такими же жгучими, как волосы на наклейке флакона, где красовался самый знаменитый в прошлом веке брюнет Ален Делон, они даже не стали ядовито зелеными, как у Ипполита Матвеевича — они прокрасились полосками, как у зебры: полоска белая, полоска черная…
Коля, увидев свое отражение в зеркале, заплакал; мама, увидев произведение своих рук, заплакала; папа, стойкий солдат, увидев результат работы мамы, сказал: «Надо одеть фуражку — у меня с собой есть, а лучше обстричь «под нуль»! Коля заплакал еще сильнее, мама зарыдала. Папа, пропустив рюмочку на кухне, сказал: «Я сейчас приду!» и исчез. Через полчаса, на голове у Коли красовалась белая, в цветочек, панамка — такие детям одевают в летних лагерях.
— Звезды только не хватает, а так, лучше не придумаешь. У тебя нет красной краски или хотя бы карандаша? — спросил папа.
— Есть, черная тушь для ресниц, — ответил сын. Папа удивленно посмотрел на сына.
— От Оксаны осталась, — сказал Коля.
— А-а. Нет, черной нельзя. Не русский это цвет, — сказал папа и тихо пошел на кухню, пропустить очередную рюмочку, пока жена не застукала его за этим делом.
Но проблема с маскировкой волос оказалась не последней. Из-за болезни и страданий от неразделенной любви, со стороны изменницы Оксаны, Коля очень сильно похудел. Все вещи на нем болтались, а брюки, чтобы они не сваливались, приходилось стягивать веревочкой — ремень стал слишком длинным. А как с такой веревочкой в туалет?
Мама опять заплакала.
— Чтобы вы делали без меня, — сказал папа и опять скрылся из дома.
Через два часа он вернулся радостный с пакетом и несколькими бутылками пива. Пиво он купил для прикрытия приема более крепкого напитка, привезенного с собой из той области России, где фабричную жидкость не признают. И правильно делают!
— В «Детском мире» купил. Хорошо стало жить — никаких очередей. Я хотел в Военторге, но вместо него какой-то турецкий магазин. И где, сейчас, военные одеваются? — сказал папа.
Папа принес школьный костюм!
— Ты бы еще солдатскую форму принес! — сказала мама, и слезы вновь полились из ее глаз.
Коля удрученно молчал.
— Если бы работал Военторг, — крикнул не очень разборчиво папа с кухни — он зажевывал очередную… — то, конечно, купил и обязательно бы полевую, удобную, с галифе. А так… сами же сказали, что, главное, маскировка.
Коля примерил костюмчик — он сидел на нем как влитой и даже его молодил. Этакий пересидевший лет на десять, двоечник, забывший снять форму в летние каникулы.
Папа выглянул из кухни, жуя бутерброд.
— А что — очень даже хорошо. Но с фуражкой было бы лучше, — сказал папа, проглатывая окончания слов вместе с колбасой.
— И правда, хорошо сынок. Папа прав, — сказала мама.
— А что — неплохо, — сказал Коля, оглядывая себя в зеркале. — Точно никто не узнает. Да и не навсегда же это. А стройный-то — жуть! Вот бы Оксанке показаться…
Мама заплакала.
В аэропорт Шереметьево ехали на метро и автобусе — осторожно проверялись. Никто Колю не узнавал, еще и толкали неуважительно, и оттоптали ноги. В аэропорту Коля сбегал в туалет, посидел там полчаса, хлебнул для закрепления из военной фляжки заботливого отца, а фляжку, чтобы не забыть, повесил на шею, зарегистрировался и, поцеловав плачущую мать, и смахнувшего со щеки скупую, мужскую слезу отца, пошел в самолет. Билет был взят, в целях конспирации, в бизнес-класс. И правильно — Коля оказался единственным пассажиром.
— А мы вас знаем! — радостно закричали две симпатичные стюардессы. — Вы кошек дрессируете. Вы этот — Куклачев?
— Да, — грустно согласился Коля.
Маскировка сработала на все сто.
Взлетели спокойно, девочки суетились с пассажирами, двигатели ровно гудели, хотелось спать. Коля время от времени, бегал с фляжкой в туалет, а потом клевал носом.
Стюардессы, вдвоем, сервировали Колин столик, потом спросили:
— Что будете пить, товарищ Куклачев?
— Ничего… впрочем, если у вас есть хороший коньяк, то чуть-чуть.
— У нас очень хороший коньяк — «Московский» три звезды.
— А-а-а! — обреченно махнул рукой Коля. — Давайте.
От необыкновенной жидкости зажглась лампочка в желудке и закружилась голова.
— Давайте, девчонки и вы со мной? — сказал Коля.
— Нам нельзя… мы на работе, если только немножко. Да, Маша?
— Да, Даша, — сказала в ответ симпатичная Маша.
Сидели тихо, но хорошо. Коле захотелось петь. Он закричал:
— Натуральный блондин… А-а-а!
Вспомнил Оксану и
