И сейчас, бедная Настя сидела на унитазе, в своем загородном доме и даже не могла вылить на себя ведро ледяной воды, так ей было плохо — ее несло. Она вспоминала, с трудом, что бы такое она могла съесть вчера, но кроме коньяка и плясок ничего вспомнить не могла, пока перед ее мутным сознанием не возникла ухмыляющаяся рожа Ксюши. Рожа улыбнулась и проговорила: «Ну, вот тебе, Настя, и жопа наступила!..» Настя не знала, что делать: она выбегала и вбегала в туалет, и так раз за разом. Ее шатало…
И тут она вспомнила, как однажды, в детстве, ее бабушка, неграмотная крестьянка из Рязанской губернии, когда также плохо было ее отцу, спасла его, наливая стакан самогона с каким-то корнем. Как же его?.. Калганом!..
Настя позвонила своему новому бойфренду, рассказала свою печальную историю и попросила помощи, но тот только рассмеялся и сказал, что он не нанимался подтирать жопу, пусть даже такую красивую, как у Насти. Она расплакалась и позвонила своему «бывшему», но и тот, узнав о случившемся, испугался заразиться, а тем более заразить своих детей и отказался приехать.
Настя была в отчаянии, когда раздался звонок. Звонила… Ксюша! Которая заговорила ласково в трубочку:
— Как дела подруга?.. Болеешь?.. Это тебе за то, что ты меня не любишь… Умираешь, говоришь?.. Все бросили!.. Так тебе и надо!.. И поделом!.. Ладно, я, единственная, которая тебя любит. Так и быть, сейчас приеду, буду тебя лечить. Есть у меня, от бабки осталось — батю покойного лечила, средство от такой болезни. Калган на белорусском самогоне из бульбы. Слышала такое средство?.. Слышала… А чего ж не имеешь?.. Ну, жди, сейчас приеду… вылечу!..
Друзья познаются в беде!..
II
Самое интересное, что быстрее всех, быстрее врачей, друзей и подруг, к своему сыну добралась на попутных электричках, из Воронежа, Колина мама.
И вот, она сидела в малюсенькой кухне убогой квартирки и, налив в простую, стеклянную, с надломленной ножкой рюмку коричневатой жидкости, просила:
— Выпей, Коленька, легче будет.
Коля заплакал, потом выпил рюмку обжигающего спирта, мама протянула привезенный с собой домашней засолки огурец.
— Закуси, сыночек, — сказала мама.
Коля дышал, широко открыв рот, слезы градом лились из его глаз. Но огурец все-таки надкусил.
— Сынок, тебе, наверное, надо лечь в больницу — полечить свой желудок? — всплакнула мама и погладила сына по неприбранным, давно не осветленным, темным волосам. Мама налила рюмочку, сказала: — Выпей!
— В какую больницу, мама? — сказал дрогнувшим голосом Коля. — Завтра же моя ж… будет красоваться на первых страницах газет и на обложках журналов. Это же Россия, мама!
Коля схватил рюмку, опрокинул махом ее содержимое себе в рот, и опять задохнулся и заплакал. Мама протянула ему новый огурец. И сама заплакала.
— Может, сынок, за границу? В Чехословакию или еще какую-нибудь страну? Туда, где тебя не знают.
— Где это меня не знают? — пьяно, но гордо сказал Коля. — Меня знает весь мир! Меня знает даже Мансерат!
— Знаешь, мы с папой, когда у тебя было все хорошо, и ты нам помогал деньгами, ездили в Германию, в этот уютный городок Баден-Баден. Там никто никого не знает, хотя и одни русские живут. Все лечатся. Там воды и… казино. Мы с папой ходили и даже в рулетку сыграли на пять евро. Жалко — проиграли, — грустно сказала мама и машинально налила себе рюмочку. Вздохнула, выпила и опять грустно сказала: — И зачем ты связался с этой Оксаной?
— Мама не надо! — сквозь слезы сказал Коля. — Я ее любил… А, что за город, в который ты сказала надо ехать?
— Баден-Баден, в Германии.
— И что, меня там не узнают?
— Да говорю же тебе – нет. Нас же не узнали и мы никого не узнали.
— А он дорогой? У меня с деньгами сейчас напряженка.
— Да нет, не очень. Мы с папой тебе поможем — у нас же пенсия, а у папы военная. Там есть такие маленькие отели, прямо в жилых домах, всего несколько номеров — так удобно. И недорого.
Коле стало нехорошо, и он побежал в туалет. Мама крикнула ему через дверь:
— Так что — звонить отцу, чтобы нашел номер телефона того отеля, где мы в позапрошлом году останавливались?..
И, услышав что-то нечленораздельное, булькающее, решила, что это положительный ответ, стала звонить в Воронеж.
Когда Коля, с красными глазами, вернулся, на столе лежал клочок бумаги с телефоном.
— Что же она с тобой сделала, сынок? — сказала мама. — Это она, твоя Оксанка, чтоб ей пусто было, хотела тебя отравить.
— Мама, ты ничего не понимаешь, — я ее очень сильно люблю.
— Что ты заладил: «Люблю, люблю». А жену свою, что, не любил?
— Не знаю, наверное, любил. Вот ты говоришь, чтобы ехал, а как концерты? У нас же как — пару концертов сорвал и все — под забор, в забвение.
— Ну и плюнь ты на эти концерты. Приедешь к нам, в Воронеж, поступишь работать на завод, найдешь хорошую, добрую девушку, женишься, внуков нам родите, — мама заплакала. — Это все она, подлая, виновата!
— Какой завод, мама? Какая девушка, какие внуки?.. — Коля тоже заплакал.
Мама еще сильнее заплакала и налила рюмочку.
— Выпей, без третьей не поможет. Это уже на отце испытано — ему надо пять, а то и больше. Он здоровый — пока подействует!
Коля хлопнул рюмку. Уже не закусывал. Его повело. Он встал и, поддерживаемый матерью, пошел в комнату, где лег на скрипучий старый диван и, засыпая, проговорил:
— Ладно. Гори все синим пламенем. Здоровье дороже. Поеду. Только, чтобы фамилия была не моя…
И заснул, всхлипывая во сне.
Мама села на табуретку у его изголовья и стала гладить его по спутанным влажным волосам и петь колыбельную песню. Голос у мамы был прекрасный!..
Володе Танину — хорошо, что есть мобильные телефоны — не надо бегать, — прямо в туалет позвонил Генрих Бауман. Володя весь сжался, чтобы не выдать немцу того, что с ним происходит. В трубке звучали какие-то непонятные, но до боли знакомые звуки. Наконец, коверкая русские слова, прозвучал голос Генриха Баумана:
— Володя! Я не могу присутствовать при встрече. У меня заболела жена. Ей, сейчас, делают искусственную вентиляцию легких (в трубке раздались бульканья) и я очень прошу перенести нашу встречу (в трубке опять раздались знакомые звуки) на другое время.
— Что ты, Генрих! Конечно! Давай, встретимся позже. (Володя не выдержал и выпустил воздух.) Я буду ждать твоего звонка, — и с радостью отключил телефон, не услышав, как также радостно Генрих
