— Я пошлю за ней своего камердинера. Ты его должна помнить, Клауса.
— Он еще жив? Он, наверное, старше меня? Он водит машину?
— Он не просто водит — лихачит, старый, глухой пень. Спасибо бабушка — ты спасла мне жизнь!
— Так ты же мой любимый внук…
Генрих, через дверь, прокричал приказания своему старому камердинеру. Тот понял только одно слово «Бабушка», но этого было достаточно, и он, сев в шикарный автомобиль, помчался в баварские Альпы…
Вечером, больной Генрих сидел в столовой, и старый камердинер наливал ему пахучую жидкость. Из закуски была хорошая большая свиная нога и квашеная капуста.
— Хозяин, вам надо показаться доктору, — учтиво произнес старик Клаус.
— Какому, нахрен, доктору, — сказал, захмелевший после третьей рюмки, Генрих. — Мне нельзя к доктору. Завтра все будут знать о моей болезни и вся наша многосотлетняя компания рухнет. Мне этого не простят мои предки. О, мой бог! Я стану нищим. Мне никто руку не подаст — будут считать, что я прокаженный. Это же Германия!..
— Тогда поезжайте, полечитесь, где-нибудь, где вас не знают.
— Где меня не знают? Мое пиво!.. — Генрих выпил еще рюмку и заплакал.
— Так-то пиво, хозяин. Вас-то могут и не знать.
— И куда это ты мне предлагаешь съездить? На Северный полюс?
— Я не могу раскрывать чужие тайны, но позвоните своей бабушке.
Генрих набрал телефон бабушки.
— Бабуля, милая, ты спасла своему внуку жизнь. Но, что мне дальше делать? Ты же не хуже меня понимаешь, что я не могу официально появиться со своей болезнью перед нашими врачами. Наш бизнес рухнет! Мы все станем нищими. А вот Клаус говорит, что надо куда-то съездить. Он говорит, что это не его тайна. Куда, бабуля?
— Ах, Клаус, Клаус, все-таки просказался, старый пень. Ладно, теперь-то чего уж скрывать. Когда твой дед умер, мы с Клаусом съездили в этот прекрасный Баден-Баден, поиграли в казино, попили водички, погуляли, ну и… все такое. Признаюсь, честно, Клаус был на высоте, хотя уже тогда ничего не слышал. Но это, как ты понимаешь не главное… Это ты, дурак, разводишься, когда застукал свою жену в объятиях другого мужчины. В наше время все было проще. Можно было все списать на войну. К чему это я?.. Так вот, поезжай в этот городок — там тебя, точно, никто не узнает, и никто искать не будет. Там одни русские. Я тебе сейчас продиктую адрес того маленького отеля в несколько номеров, прямо в центре города. И полечись. Найми их доктора, назовись другой фамилией. Кстати, если там, на регистрации еще работает Вальтер, передай ему привет от меня. Он был бесподобен, хотя и ровесник Клаусу…
«Ну, бабка, ну дает! — подумал восхищенно Генрих. — Вот с кого надо брать пример жизнелюбия!» и прокричал:
— Клаус, я все знаю! Вот адрес — закажи мне номер. Только, конечно, на другую фамилию.
— Я адрес помню. На какую фамилию заказать?
— Пусть будет Генрих Блюм.
— Хорошо, хозяин. Вам еще порезать рульки? Налить?
Генрих выпил еще рюмку и пьяный, качаясь, дошел до дивана тут же в столовой и, упав, заснул.
Старый камердинер Клаус заботливо подложил под голову Генриха подушку и накрыл хозяина теплым пледом. Генрих пробормотал:
— Генрих Блюм, Генрих Блюм… Вальтер… Ну бабушка…
Прохору было плохо, не просто плохо, а плохо вдвойне, потому что он был очень длинным и не мог долго сидеть на унитазе — ноги затекали! Эти строители из дружественной южной республики, которые, кроме маленьких саманных домов, больше похожих на собачью конуру, ничего в жизни не умели строить, под руководством такого же тупого прораба, поставили унитаз на пол — как для нормальных людей. А в Прохоре было больше двух метров роста! И куда деть ноги? А сидеть пришлось долго. Только Прохор встанет и обратно на унитаз. «Что же делать? Что же делать?.. Звонить своему врачу?.. И что? Завтра же, вся страна будет ржать над снимками моей ж… А автомобиль? Вот уж, точно, на фоне автомобиля покажут и напишут большими буквами: «Ё! Моё!» Позор! Еще не начал выпускать, еще землю не получил и все, конец бизнесу, а политическая карьера — можно снимать свою кандидатуру с любых выборов. А что с заводом? Там же, в этой гребаной Германии, как только узнают, что я болен, да еще такой неприятной болезнью, сразу же откажут в выделении земли. О, господи, что же делать?.. А если не лечиться, можно, наверное, умереть? О, господи! Где ж те девчонки из институтской юности с их лекарством?»
Прохор сидел на унитазе, колени почти упирались в подбородок. Он был сильный, самоуверенный человек, из тех, которые, как Архимед, могли крикнуть: «Дайте мне точку опоры, и я переверну весь мир!» Он был из тех немногих бизнесменов, кто наворовал свое состояние еще при БН и не принадлежал к клану «гэбистов».
Он только что вернулся с совещания у молодого кайзера. Тот, как всегда, расставив ноги на ширину плеч, и, положив перед собой тоненький компьютер, рассказывал сказки о своем правлении, что он делал в последнее время с завидной регулярностью — всех учил, голосом учителя, который перенял у своей жены. Еще кайзер стал прятаться от слушателей за стульчик и складывать ладошки «домиком». И многочисленная его свита — бездари, не могли ему подсказать, что этот жест ладошками, которым так любил пользоваться великий «Боцман Газпрома» Витя Черномырдин, при создании какой-то партии, под чудным названием «Наш дом — дурдом», обозначает очень даже неприличную, у некоторых социальных групп, связь. А прятание за стульчик — страх перед собеседниками! Вот же помощники у кайзера — дипломы что ли у них липовые? Всех бы выгнал — ближе бы к народу стал!..
Прохор сидел на совещании, не слушал — страдал.
Все ждали смены власти, четыре года безвременья заканчивались. Кайзер рассказывал об успехах. Все сидели грустные. На горизонте замаячила фигура железного канцлера. Нет, конечно, Прохор был умным человеком — он, единственный, когда все вкладывали деньги в воздух и думали, что из этого воздуха получат еще больше денег, продал все свои акции, чем удивил и рассмешил всех, и вышел в кэш. Тогдашний кайзер — нынешний канцлер, тогда всех уговаривал, говорил как заклинание: «У нас в стране кризиса нет!», чем вызвал еще большую панику на бирже, падение и полную распродажу за бесценок всех акций. Тогда все, включая кайзера, обратили внимание на Прохора, некоторые даже приписывали
