– Перед сном девице давали пить афродизиаки или иные возбуждающие травы? – у Евтихия резче проступили на лбу морщины. – Сонные видения могли быть… э-э, воздействием, сверхдействием, reactio на травы? Нет?
Поверх чадры Зубейда поглядела на него, не мигая. Только зрачки цепко перебегали туда-сюда. Зубейда не ответила.
– Румиец, это не важно. На вторую ночь произошло то же самое. Хлопок был столь силён, что с потолка в спальне слетела мозаика. А утром, после такого же хлопка в аль-Кархе, спальня распахнулась, и Джафар с воплем катался по полу, таращил в страхе глаза, терзал стриженую свою бородёнку и умолял не впутывать его в эту историю! На бедняжку Бедр аль-Будур он при свидетелях трижды проорал «Talak!»[3]. Я тоже кричала. Я требовала немедленно бросить на аль-Карх каранбийцев или моих бедуинов. Но Муса и аль-Фадл ничего в тот день не соображали. Они тряслись от ужаса и были белы не хуже Джафара. Вот тут-то аль-Фадл и предал меня…
Мимо беседки пробежала без чадры, гордо подняв голову, рабыня. Молодая, несколько моложе Зубейды, статная, высокая, она приостановилась и искоса глянула на жену халифа. У Зубейды округлились глаза, она, онемев от потрясения, зашипела на неё. Рабыня, презрительно дёрнула плечом и пробежала мимо.
– Дрянь, мерзавка! – шипела Зубейда. – Лицо прикрой, дрянь! – выкрикнула вслед. – Уже и глаза передо мной не опускает. Al-shshaytan! Astagfirullahi… – Зубейда что-то зачастила по-арабски, ругаясь либо молясь, пока не взяла себя в руки: – Эта мерзавка, наложница моего супруга, да будет доволен им Аллах! – бросила в сердцах. – Родила ему аль-Мамуна – что с того? Что с того – спрашиваю! Полуперс, не араб, весь в неё, в персиянку, в mawali – вчерашнюю язычницу, в рабыню, купленную на базаре!…
– Как Хайзуран? – охладил её Евтихий.
При имени властной свекрови Зубейда осеклась на полуслове. Метнулась куда-то глазами, опустила их, спрятала под чадрой руки. Под чадрой, наверное, кусала с досады ногти и губы.
– Вот так! – с горем выговорила. – Так мужчины и научены не ценить ни жён, ни родных матерей. Рабыни! – она воскликнула. – Мы – рабыни. А они – сыновья рабынь. А ведь я – арабка, я из хашимидского рода, я – родственница пророка Мухаммеда – salla-Llahu aleyhi wa sallim!
– Salla-Llahu aleyhi wa sallim! – разом повторили арабы-евнухи, проводя по лицам ладонями.
Зубейда досадливо хохотнула:
– Со мной хотя бы считаются… Вот, я добилась, чтобы в благословенной Мекке мой муж, халиф и преемник пророка, поставил на колени её отпрыска аль-Мамуна, – она погрозила вслед персиянке-рабыне, – и у Заповедной Мечети заставил это отродье присягнуть моему аль-Амину! Эх, аль-Амин… – она судорожно вздохнула, золото в ушах и на груди зазвенело. – Мой аль-Амин – сластолюбивый балбес. Я для его блага дала ему в воспитатели аль-Фадла! Аль-Фадла, а не развратника Джафара! А аль-Амин… К прискорбию, он уродился в отца и интересуется больше вином и молоденькими поэтами, чем войском и гвардией!
В беспокойстве, Зубейда теребила под чадрой пальцами, отчего чадра рискованно колыхалась и трепетала, почти срываясь с лица. Евнухи-гулямы стояли непроницаемые.
– Ты сказала, Зубейда, что в день после свадьбы аль-Фадл тебя предал, – напомнил Евтихий.
– Предал! Он допустил, чтобы визирь развёлся с Бедр аль-Будур! Аль-Фадл окончательно оторвал от меня Джафара, – она горько вскричала. – Джафара! Который мало что визирь и любовник моего мужа, так ещё и воспитатель аль-Мамуна, выродка этой, как её… ты её видел! Аль-Мамун – не араб, – силилась доказать Зубейда. – Он – полуперс, ничтожество. Но ведь сами Бармакиды – персы, он им ближе, чем мой аль-Амин, ближе!
Евтихий склонил голову, сочувствуя переживаниям халифской жены. Зубейда сузила глаза, видимо, в сильном раздражении:
– Эти Бармакиды, Муса и аль-Фадл, кинулись в тот же день в аль-Карх, чтобы схватить и притащить этого мальчишку! Муса Бармак трясся от страха и белыми губами, не переставая, твердил, мол, ещё рано и надо бы оттянуть время. А что, что – рано? Я не знаю, и это мало меня волнует! Всё Джафар – это он выдумал женить на Бедр аль-Будур грязного городского мальчишку из аль-Карха. А ведь паршивец две ночи подряд похищал Бедр аль-Будур силою каких-то джиннов, а самого Джафара сбрасывал в холодный погреб. Этого мало! Он даже ложился с Бедр аль-Будур в постель и клал между ней и собою острый джафаров меч!
– Как благородно, – Евтихий позволил себе восхититься.
– Бедр аль-Будур могла этим мечом пораниться!
– Бедр аль-Будур могла лишиться чести. Оцени сдержанность юноши из аль-Карха, – Евтихий слегка улыбнулся.
– Бедр аль-Будур и так была замужем. Кто станет разбираться в её чести! – вспылила Зубейда. – Девчонка заикалась на утро после второй такой ночи!
Зубейда не выдержала и отошла прочь от беседки. Следом заторопились евнухи. Евтихий переждал несколько мгновений и нагнал жену халифа.
– Итак, Али из аль-Карха и Бедр аль-Будур сыграли свадьбу. Я правильно понял?
– Он швырялся золотом как головёшками, – горячилась Зубейда, – он нанял ораву трубачей, скупил весь базар цветных одежд, накупил рабов и рабынь. За ним бежала толпа черни, а он верхом на коне ехал к халифскому дивану, – Зубейда задохнулась от возмущения. – Перепуганный Муса Бармак мечтал поскорее захлопнуть за ним двери и даже пригласил мальчишку не спешиваться у ворот, а ехать верхом до самого порога! Каранбийцы пытались оттеснить народ, а толпа сочла всё происходящее за особые почести мальчишке и подбирала с земли разбросанные деньги. Ты утомил меня, румиец! Я сказала: Бармакиды вели себя как сумасшедшие, нет – как безумные, – в раздражении Зубейда порывалась уйти.
– Последний вопрос, Ситт-Зубейда, – Евтихий не дождался, повернётся ли она лицом и остановится ли. – Вскоре после этих событий действительно исчез целый дворец?
– Как – целый дворец?
Зубейда застыла как вкопанная и лишь полуобернулась к Евтихию. По садовой дорожке к ней подбежал павлин и стал тянуть шею к её рукам. Зубейда механически скормила ему печенье.
– Ах, вот даже как… – протянула Зубейда в раздумье. – Ну да, – соображала она, вспоминая, – где-то с месяц назад во дворце слышали ужасный хлопок. Вроде тех, первых… Но не здесь. Далеко, за городом! Да-да, за городом – в военных лагерях, где их содержали, Бедр аль-Будур и мальчишку. Румиец… Пожалуй, я уже ничему не удивлюсь!
Зубейда решительно отвернулась и ушла. Остались два вооружённых гуляма, угрюмым видом показывающие, что Евтихию следует тотчас покинуть женскую половину дворца.
12.
«…для
