На кричащих по-гречески людей стали оборачиваться. Прискорбно, но ряд слов и имён звучали по-гречески также как по-персидски и по-арабски. Препираться посреди улицы о халифе и его окружении стало опасно.
– Остынь, Исаак, – остановил Евтихий. – Ты скоро убедишь меня, – он позволил себе улыбнуться, – что главной целью посольства к халифу было объяснить мне политику Халифата, – он примирительно засмеялся. Не вышло, Ицхак не поддержал:
– Целью франкского посольства было привезти тебя, живого и невредимого, к Бармакидам, чтоб ты выручил их шкуры прежде, чем халиф сдерёт их, воротившись из хаджа!
Ицхак выпалил это, и тут же осёкся, ошарашено глядя на окружающих.
– С чего это у императора Карла такая любовь к Бармакидам, а? – Евтихий легонько встряхнул Ицхака. – Ноубехар, да? Всё дело – в балхском монастыре. Что такое Ноубехар, Исаак?
18.
«Когда халифу Сулейману ибн Абд-Малику сказали, что лишь мудрого визиря недостаёт его власти, халиф спросил: «Кто достоин такой чести?» – «Один лишь Бармак из Балха, чьи предки были в чести у шахов Персии. Вот и древнее святилище Ноубехар у него во владении». – «Ноубехар? – воскликнул халиф. – Разве Бармак по сию пору – гябр и огнепоклонник?» – «О нет, халиф! Бармак когда-то был гябром, но сделался мусульманином», – был ответ…»
(Чудотворный огонь Вахрама. Предание VIII века из книги Низами аль-Мулька «Сиасет-наме»).
«В 723 году по указу халифа Иазида II в храмах православных подданных Халифата были запрещены иконы. В 726 году по эдикту императора Леона III иконы запретили и в храмах Византии. Запрещалось любое изображение Христа, чем, по сути, отрицалось Его вочеловечение, а значит и любовь Создателя к людям…»
(Чудотворный огонь Вахрама. Из истории иконоборчества).
На короткий миг рука зависла над шахматной фигурой. По строгим канонам веры, фигура была лишена телесного человекоподобия. Сухие правила игры предписывали считать её всадником-аспом.
Муса с мгновение поразмыслил над фигурой и двинул всадника вперёд – на левое крыло. Откинулся с удовлетворением назад, на подушку, и с вызовом уставился на Евтихия. Игра развивалась медленно. Бармак и Евтихий поначалу лишь поочерёдно двигали ряды пешек-пияд, пока две лакированные армии не соприкоснулись.
– Знаю, Евтихий Медиоланский, ты мной недоволен, – разомкнул губы аль-Бармаки. – Недоволен моими братьями и отцом. Прежние наниматели всегда вводили тебя в обстоятельства дела. Я же поостерёгся. Разве хорошо было бы играть по твоим правилам? – он усмехнулся. – Здесь Персия, румиец! Персия, а не Аравийская пустыня с бедуинами на верблюдах.
Румиец промолчал, сосредоточенно глядя не на Мусу, а на шахматы. Это была идея Бармака – начать за разговором игру. Когда их войска соприкоснулись, последовал стремительный обмен ударами, и сразу шесть пешек-пияд – три чёрных и три белых – оказались на ковре сбоку от шахматного стола.
Настал черёд старших фигур. Евтихий ещё стремился овладеть центром боя. А Муса аль-Бармаки ощутимо теснил с флангов.
– Здесь Персия, и я – перс! Слышишь, румиец? – отчеканил Муса. – О нет, я, разумеется, люблю арабов, поскольку из арабов, – он пламенно воскликнул, – вышел пророк Мухаммед – да благословит его Аллах и да приветствует! Арабы подарили ислам, спасибо. Пусть теперь убираются в пески и барханы. Здесь Персия, где веками царили Ахемениды и Сасаниды! Даже эллинское ваше нашествие мы, персы, так легко переварили, что Искандер аль-Македони превратился у нас в Зу-ль-Карнайна из сказок…
Евтихий показывал, будто захвачен игрой в шахматы. Он уже нашёл, какой фигурой ответить. Вот, следующим ходом он слоном-пилом поставит под удар чужого всадника и одновременно пешку. Всадник отступит.
Муса силился рассмотреть, что спрятано в глазах Евтихия и чем подкреплена та деловитая собранность, что заставляет румийца в ниточку сжимать губы.
– Мои тёмные предки, – сдержанно заговорил Муса, – не были мусульманами. Они верили в shirk, многобожие. Они не знали Единого Господа, зато чтили много разных господ-ахуров, воевавших в их баснях со злодеями-дэвами.
Муса поосторожничал, но не отступил, а подкрепил всадника ещё одной пиядой.
– Они были гябры, – Муса словно сожалел о предках. – Они звали главного ахура Ахура-Маздой, то есть «господином мудрости», а задолго до Искандера аль-Македони с ними жил мудрец и пророк Зоротуштра, так вот этот мудрец…
– Я тебя перебью, Муса!
Евтихий со стуком двинул слона на намеченное место. Через ход Евтихий выпустит в бой ладью, рухх-колесницу, и центр игрового стола окажется в его управлении. Бармак уже не сможет этому помешать.
– Бармак, я вижу, ты собрался ввести меня в суть расследования. Не поздно ли? – Евтихий поднял глаза и испытующе посмотрел на Мусу. – Мои прежние наниматели часто требовали отчёта о ходе расследования. Поэтому раньше, чем ты продолжишь про Зоротуштру, я доложу тебе, что мальчишка из аль-Карха три месяца назад подвергся изуверскому обряду. Мне продолжать или тебе всё известно?
Муса отпустил только что взятую фигуру. Насторожился. Набычась, наклонил голову, внимательно слушая.
– Цель обряда? – выдохнул он несколько хрипло.
– Взросление.
Евтихий сцепил руки и несколько мгновений наблюдал, как на лице у Мусы настороженность сменяется испугом, а испуг – внезапным пониманием.
– Правда, Бармак, ты ожидал этого? С подростками и юношами так поступали все варвары: этруски, кельты, фракийцы. Я видывал этот обряд у германских саксов.
– Что, что за обряд? – Муса беспокоился, что-то из услышанного было для него неожиданностью.
– Обряд проводят посреди ночи в лесу либо на лысой горе. Увы, магрибинец не нашёл под Багдадом леса, – Евтихий сузил глаза, – он воспользовался чьим-то заброшенным садом или масличной рощей. Гору или холм он выбрал заранее. Это symphonia… то есть созвучие ритуальных намёков и образов, они требуются для волшбы. На горе или холме мальчик должен был умереть и родиться заново, но уже взрослым. Некоторые колдуны так умело внушают жертве illusionem… видимость смерти, что юноши клянутся, будто и вправду были мертвы.
Муса аль-Бармаки заметно помрачнел, вытянул чётки из рукава джуббы и что-то прошептал:
– Astagfirulla… да спасёт Аллах от кощунства… – расслышал Евтихий. – Какая ещё гора… – бросил Муса с деланным пренебрежением. – Какой холм?
– На той горе живёт некая отшельница Фатима. А дервиши и монахи считаются умершими для мира, так что пещеры
