Ицхак с усилием воли переводил на персидский язык слова лангобарда:
– «…Карл, Император Рима и мира, повелитель Востока и Запада, отводит святейшему папе римскому Леону поместья в Иерусалиме и пригородах, право распоряжаться монастырями и храмами, а также первенство в церковных и политических вопросах Святой Палестины…»
Джафар, визирь ар-Рашида, кончиками пальцев поглаживал на щеках бородку.
– А что я оставлю восточным патриархам? – он поднял брови. – Все привилегии – одному римскому папе?
– Карл признаёт первенство римского папы и никого кроме папы! – отчеканил посол.
Костяшки пальцев Йахъи Бармака нервно забарабанили по светильнику.
– Ну, хорошо, Харун ар-Рашид подтвердит привилегии, – решил за своего халифа Джафар. – Что ещё?
– Карл, Император Рима, настаивает на возвращении Риму южноиталийских земель Сицилии и Калабрии.
Аль-Фадл и Муса Бармаки посовещались, Йахъя хмуро кивнул.
– Пусть будет так, – дозволил Джафар, – но халиф восстанавливает свою власть над Кордовой и Андалусией. А также над Марокко и всем Магрибом, Ифрикией и Египтом. Да благословит халифа Аллах и да приветствует! – Джафар хищно улыбнулся.
– Но Император Карл сочтёт справедливым, – посол-лангобард нахмурился, – передачу северной Андалусии именно ему, Карлу, в память обретения в тех краях священного кольца Соломона.
Переводя это, Ицхак сморщился как от зубной боли. От Евтихия не укрылось, как напряглись Джафар и Муса Бармакиды. Кто-то из чиновников подскочил и развернул перед ними лист бумаги, по-видимому, карту земли. Аль-Фадл Бармак, тыча в неё пальцем, что-то раздражённо твердил братьям. Джафар аль-Бармаки закивал головой:
– Мы согласны, но правоверный халиф берёт взамен этого земли восточной Византии – от гор Кавказа и Железных ворот Дербента, через Грузию и Армению, – разгораясь, перечислял Джафар, – через Трапезунд до Босфора, а с этим – и всё побережье Эвксинского и Эгейского морей. И ещё город-пригород Никею!
Когда-то в Никее святые отцы Церкви составили православный символ веры… В Никее, в сорока милях от Константинополя, вырос Евтихий. Там с побережья видны за Босфором дворцы константинопольских царей и бухта Золотой Рог.
– Мы принимаем это! – лангобард продал христианскую Византию. – Карл, император, требует: пусть Халифат не препятствует его браку с императрицей Ириной. Пусть Халифат признает за Империей право на земли саксов, германцев и англов, на Болгарию, Хазарию и все прилежащие к ним страны – скифские и славянские, – посол нервно сплёл пальцы, шаря глазами по расстеленной карте.
Из-за Тигра в решётчатые окна дивана сочился закат. Джафар поспешно скатал в трубку птолемееву карту:
– А пусть так, мы принимаем. Но в сферу забот Халифата войдут Индия и Китай до края ойкумены. А Карлу, императору, халиф подарит земли за океаном, если таковые где-либо сыщутся, – усмехаясь, Джафар заблестел зубами. – Наш правоверный халиф ар-Рашид жалует брата своего Карла титулом «князь моря» – «emir al-bahr»!
– «Admiral»? – выговорил лангобард, коверкая арабские слова. Пока братья Бармаки переговаривались, посол прочистил горло и выпалил: – Великий Карл будет владеть кольцом Соломона каждый первый год из двух лет! А пользование сосудом огня передаёт Аарону, вождю аравитян, – лангобард задрал чёрную бороду.
Джафар поднял голову и переглянулся с отцом и братьями:
– Тогда каждый второй год Сулеймановым перстнем пусть владеет Харун ар-Рашид, халиф правоверных! Светильник же он передаст на то время румийцам и франкам. Пусть обмен происходит в этот день ежегодно.
– Пусть так! По христианскому календарю сегодня – месяц октябрь, тридцатый день, – заключил посол.
– Да свершится, – довольный Джафар откинулся на подушки.
Евтихий, не выдержав, покинул зал приёма. Стражники-каранбийцы не пустили его далее третьей двери. Чужеземцам настрого запрещалось бродить по правительственным зданиям.
Какое-то время спустя, Евтихий всё ещё стоял у стены, созерцая арабески и ожидая, не выйдет ли кто-либо из франкского посольства. Нарушая церемонии и правила, первым из зала приёмов выскочил переводчик Ицхак. Ицхак сжимал губы и сдерживал на глазах слёзы. На Евтихия он даже и не взглянул.
Вечером, в гостинице, Ицхак съехал от него в другую комнату.
33.
«На реках Вавилонских сидели мы и плакали, вспоминая о родном доме. Повесили мы на сук наши арфы, а нам говорят: «Спойте! Спойте из радостных песен вашего народа!» – Как же нам петь? Если я позабуду тебя, мой опустошённый город, то прилипни язык к моей гортани, отсохни рука. Слушай, опустошитель! Придёт и на тебя другой сильный! Придёт, чтобы и твоих младенцев размозжить о камень».
(Чудотворный огонь Вахрама. Пересказ-перевод 136-го библейского псалма).
В покоях у Мусы встречали Евтихия как дорогого гостя. Невольники и невольницы спешили подложить румийцу атласные подушки и парчовые валики. Рабыни подносили сладости и ароматную воду. Муса Бармак радушно посмеивался:
– Знаю, мой друг, знаю, – он потирал руки, – Евтихий, ты заслужил награду. Самую большую награду!
– Самой большой наградой, – Евтихий устало прижал к сердцу ладони, – было бы для меня доиграть с тобою, друг, начатую игру в шахматы!
Костяные шахматные фигурки заманчиво переливались в углу комнаты.
– Сегодня же – день наград, – согласился Муса. Он хлопнул в ладоши, рабы бесшумно утекли из комнаты, последняя пара невольников успела поднести поближе шахматный столик. – Сегодня великий день, – повторил Муса, – день величайших событий.
– Тридцать первое октября, – Евтихий подытожил с прохладцей.
Шахматы казались тёплыми на ощупь. На их точёных поверхностях лежали пятнышки света. Евтихий по памяти расставил отложенную игру, с мгновение медля над каждой фигурой.
– Ты никогда ни о чём не забываешь, друг? – Муса был сердечен и искренен в своём удивлении.
– Правда же, хорошо играть один на один, а не двое на двое? – не ответил Евтихий.
Муса немного насторожился и вопросительно приподнял одну бровь.
– Теперь у тебя свой собственный шах-халиф и собственный ферзь-визирь, – проговорил Евтихий. – А подле них – братья визиря, два сильных, могучих слона.
Он сделал ход. Муса, поколебавшись, ответил. Положение фигур отнюдь не казалось благоприятным для румийца. Видимо, зря Евтихий так настаивал на продолжении этой игры.
– Кто же остался у меня? – Евтихий, ища нужный ход, водил рукой над фигурами. – Король с королевой, Карл с Ириной. А рядом? У нас не водятся слоны, Муса Бармак, у нас они просто не живут. Даже в императорских зверинцах!
– Но вы как-нибудь называете фигуру «пил»? – не выдержал Муса. Отчего-то он беспокойно потёр кончики пальцев.
– О, только не слоном! – Евтихий покачал головой и прикоснулся к фигуре «пил». – У франков – это «шут», у англов – «епископ».
