- Ты-то что не спишь, Юр? - спрашивает Андрей так непринужденно, что я сейчас сам разрыдаюсь от его скрытности.
- Да так, - отвечаю. - Мысли всякие.
- Что за мысли?
Видно, что его не очень-то сейчас интересуют мои мысли, да и я сам, наверное, тоже, но он старается. Мне кажется, его давно уже ничего не интересует. С того момента, как с Владом случилось все это, Андрей как в кокон ушел и наблюдает за внешним миром через прорехи в плотных волокнах.
- Все же будет хорошо? - спрашиваю я как тупой мелкий идиот. - С Владом, в смысле?
Сто раз давал себе зарок, не начинать даже разговоры о Владе. Ну и так же все ясно, чего еще нагнетать, но всегда, как дурак, заворачиваю в эту сторону. Потому что сам волнуюсь жутко и тоже пытаюсь, как могу, своих переживаний не показывать. Вот ведь, это у нас семейное, похоже.
- Хорошо, да, надеюсь, - Андрей кривится этой своей невыносимой усмешкой, которой пытается сдержать подступающие слезы.
Ох, какая у него усмешка! Это не передать! Горькая - хуже самой паленой водки.
- Что врачи говорят? - все не могу остановиться я.
Это такая патовая ситуация, когда ты понимаешь, что лучше не говорить на эту тему, но ни о чем другом говорить не можешь.
- Надо ждать.
- И долго?
- Не знаю.
- Может, сходим куда-нибудь завтра?
Я излагаю Андрею план. Мы ведь уже третий месяц в этом Берлине, а даже ни разу никуда не выбрались. В центре же наверняка интересно.
- К тому же, - добавляю, - Юля вызвалась показать нам интересные места и составить компанию.
- Так вот в чем дело, - пытается улыбнуться Андрей. - Юля...
- Да ну нет! - отмахиваюсь. - Вернее, я просто спросил ее, куда сходить, а она сама предложила...
В общем, не без труда мне удается уговорить Андрея, и на следующий день после обеда мы играем в туристов.
Берлин меня не впечатляет. То есть, он прикольный, современный такой, но Питер и Барселона мне понравились больше. Тут как-то все тускло. Хотя, возможно, сказывается настроение. Мы наматываем круги по центральным улицам и площадям, а потом, уставшие, садимся на террасе кафе. Андрей молчалив, а Юля все время говорит. Она так много знает - просто отпад! Ей бы экскурсоводом работать, а не безнадежных больных в клинике сопровождать. Я от нее просто глаз оторвать не могу, и периодически она смущается. Это так мило, я заставляю взрослую красивую девушку смущаться - ну просто класс!
- Здорово погуляли, правда? - обращается она к Андрею. - Спасибо, что позвали меня.
- Это была Юркина идея, - отвечает он, - Я ни при чем.
Из разговора я узнаю, что Юля живет одна и не торопится вечерами домой. Мы болтаем, а потом замечаем, как отец уставился в небо.
Там, вдалеке, но довольно близко, чтобы не превращаться в белую точку, летит самолет. Андрей следит на ним взглядом, не отрываясь.
- Любишь самолеты? - спрашивает Юля.
- Да ты что! - смеюсь я. - Он летать до смерти боится!
- Правда? - удивляется Юля.
И тут я замечаю, с какой грустью и в то же время, с каким восхищением Андрей смотрит в небо. Раньше никогда мне не приходилось ловить такой его взгляд. Как будто не самолет летит там высоко, а его мечта, вся его жизнь, стремительно улетает навсегда. И меня вдруг осеняет. Я вдруг понимаю, насколько сильна была его детская мечта стать летчиком. У меня даже сердце сжимается. И Юлино удивление понятно, потому что так на самолеты может смотреть только человек, который смертельно по ним скучает.
- Правда,- отвечает Андрей, оторвавшись от неба. - Очень боюсь летать.
Я спешу перевести тему, потому что хочу сберечь этот разговор для нас двоих.
- Ты стал бояться летать после того, как погиб твой отец? - спрашиваю Андрея, присаживаясь рядом с ним на диван, когда мы уже дома.
Мне кажется, его можно сейчас увести в воспоминания, и он отдохнет от всех наших напрягов. Я чувствую, что он еще там, следит взглядом за самолетом в небе над Берлином.
- Да, - отвечает он тихо и уходит с головой в прошлое. - Я очень любил самолеты, небо. У меня была куча моделей. Отец сделал мне из большой картонной коробки точную копию приборной панели, нарисовал там все кнопки, рычаги, и это было моей любимой игрой. К десяти годам я знал, как взлетать и мог на своем картонном симуляторе посадить самолет даже в жуткую грозу. А когда папа брал меня с собой на аэродром, я мог часами стоять и любоваться истребителями. В аэропортах прилипал к гражданским самолетам. Мне было все равно, на каком, лишь бы лететь, лишь бы в небо. Помню, однажды отец посадил меня с собой в кабину МИГа... Я, наверное, никогда не забуду этот момент. Я и не мыслил себя никем, кроме как летчиком.
- Как погиб твой отец? - я говорю тихо, чтобы не разрушить атмосферу, не повредить тонкую пленку, которая окутывает Андрея.
И хотя воспоминания эти тоже горькие, я чувствую, как он погружается в них, как горят его глаза, когда он говорит о самолетах, небе и своем отце.
- Он разбился на учениях. Что-то не сработало, он просто рухнул и по каким-то причинам не смог катапультироваться. Самолет взорвался при ударе о землю... И всё. Нам сообщили по телефону, а потом приезжал какой-то, то ли полковник, то ли генерал, уже после похорон. Через год мы с мамой полетели в Учебный центр ВВС, и тогда я понял, что про самолеты можно забыть. До этого я прекрасно переносил полеты, мне нравилось, а после смерти отца... Меня тошнило, трясло и рвало всю дорогу. И обратно та же
