Вторая операция Влада проходит хорошо. По крайней мере, доктор доволен и полон оптимизма. А для нас начинается самый паршивый период - ожидание, которое уже на четвертый день кажется бесконечным. Теперь мы должны просто ждать, когда у Влада начнутся улучшения. У местных врачей нет сомнений, что они случатся, но беда в том, что ожидание может длиться и месяц, и два, и даже год.
- Многое теперь зависит от него, - говорит доктор Лампрехт, имея в виду Влада. - Он должен начать бороться, а подвигнуть его на это можете только вы, только семья. Я вижу, как вы стараетесь. Вы молодец! Все правильно. Не сдавайтесь.
Андрей только кивает в ответ. А меня аж пробирает, когда этот Лампрехт говорит "семья". Никому в России в голову бы не пришло такое выдать. И правда, они здесь как будто привыкли ко всему. В квартире под нами, например, живет пожилая пара. Милые такие старички, морщинистые, худющие, но бодрые. Они как-то зашли к нам по-соседски, притащили обалденный яблочный штрудель. Хоть мы с трудом понимали друг друга - английского они не знают - проболтали с полчаса. Потом, уже с помощью Юли, выяснилось, что дочь наших соседей лежит в той же клинике, что и Влад, и они тоже снимают здесь квартиру временно.
- Мы видели вас в больнице, - сказала фрау Куглер, - и очень обрадовались, что вы живете по соседству. - Это ваш друг, верно?
Она говорит про Влада и употребляет слово, которое как раз значит что-то типа бойфренд или партнер, насколько я могу понять, да и Юля уточняет именно в таком контексте. Андрей кивает, а старички даже бровями не ведут. Меня это восхищает. Потом они рассказывают про свою дочь. Она попала в аварию, повредила позвоночник, перенесла уже пять операций, но толку пока никакого. Старики не отчаиваются - благо их оптимизм поддерживается солидными накоплениями.
Потом мы встречаемся несколько раз в больнице. Фрау Куглер всегда очень тепло и ласково хлопает Андрея по плечу. Ее муж жмет руку отцу и мне. Как-то эта милая старушка проходит мимо меня, пока я жду Андрея в коридоре, присаживается рядом и что-то говорит по-немецки. Я, конечно, ни слова не понимаю и только руками развожу. Тут мимо проходит ассистент доктора Лампрехта, видит наше замешательство и обращается к старушке. Они говорят несколько минут явно обо мне, потом фрау Куглер гладит меня по плечу, улыбается и что-то очень ласково произносит, как будто нахваливает.
- Она спросила, кто из них твой отец, - поясняет на английском мужчина в медицинском халате и запинается, - то есть, биологический отец, понимаешь?
Я киваю и настораживаюсь.
- Андрей, верно? - уточняет он.
- Угу.
- Она говорит, что он очень хороший человек и желает Владу скорейшего выздоровления.
"И все?" - так и хочется спросить мне. То есть, никаких фырканий и осуждений? Никаких подозрений, что меня эти двое жутко развратили и испортили? Ну и страна у них, я однозначно хотел бы тут остаться.
Каждый день ожидания, кажется, забирает у отца немного жизни. А ждать еще может быть очень долго. Я, конечно, понимаю, что Андрей вряд ли рассчитывал на мгновенный результат, но прошло уже три недели, а ничего в состоянии Влада не изменилось. Три недели Андрей каждый день без перерыва на выходные приходит к нему в палату и сидит там до того, как дежурная медсестра не попросит его уйти. Три недели он каждый день держит его за руку, а потом возвращается в нашу квартиру, выжатый, как будто на нем, запряженным в плуг, пропахали пол-Берлина.
- Будешь есть? - спрашиваю, когда Андрей появляется дома. - Я пиццу приготовил.
- Нет, не хочу, - отвечает он.
- Ты вообще что-нибудь сегодня ел? - говорю уже строго, потому что такие ответы меня достали.
- Перекусил в больнице, - пытается улыбнуться Андрей и технично переводит тему. - Как учеба?
- Нормально, - бурчу.
- Ты занимаешься, Юр? - серьезнее спрашивает он.
- Да занимаюсь, блин! А ты есть вообще будешь когда-нибудь?
- Говорю же, перекусил в обед...
- Чем?
- Сэндвич взял в автомате.
- Да поешь нормально!
- Не хочу. Спасибо, Юр. Я в душ и спать. Устал.
Вот таким я его вижу последний месяц. Хоть он и сохраняет, конечно, отличную форму, но все же прилично сдал: похудел, взгляд потух.
- У тебя седых волос прибавилось, - говорю, когда Андрей выходит из душа. - И морщинки у глаз появились.
- Пора бы, - пожимает плечами он, - по возрасту, вроде как, положено.
- Ничего тебе не положено! - хмыкаю.
Вообще, Андрею тридцать восемь, Владу соответственно почти сорок. Наверное, и правда, уже положены морщинки, но они оба всегда выглядели просто отпадно. Им никогда нельзя было дать их возраст. Да и сейчас Андрей не смотрится таким мужиком, каких я привык видеть на улицах в России, какие часто тусовались у нас дома, когда я жил с мамой. На Андрея пачками западают девки даже моего возраста. Веркина подружка как-то увидела фотку и чуть не описалась прямо посреди улицы. И Юля бы тоже запала, если бы для нее все не было предельно открыто. Но сейчас смотреть в потухающие с каждым днем глаза отца просто невозможно. Он много курит. Порой дымит, как паровоз, и на сигареты у нас уходит немало денег. Иногда Андрей опрокидывает пару стаканов виски или другого алкоголя - чтобы быстрее уснуть. А я всегда сижу напротив и смотрю на это. Сам я не курю. Бросил, чтобы отец не переживал, будто подает мне плохой пример. Я знаю, у него голова всегда этой ерундой забита, но я не дам ему лишнего повода. У него и без меня хватает из-за чего переживать.
Так проходят еще две недели. Без изменений. Без поводов к оптимизму. И хотя врачи твердят, что еще не время даже начинать думать об отчаянии, я вижу, как это самое отчаяние отвоевывает у Андрея сантиметр за сантиметром. Он, конечно, не показывает этого перед Владом, но когда приходит домой, снимает с себя броню, и я вижу его со сквозными отверстиями от невидимых пуль беспомощности и безнадежности. И уже совершенно ясно, что шестью месяцами здесь нам не отделаться. Ведь самый долгий период - это реабилитация, упражнения, тренажеры, когда Влад придет в себя. Если Влад вообще когда-нибудь придет в себя.
Так мало отцу этого, еще же не утихает долбанная история со сбором денег и бесконечными постами в социальных сетях о помощи Владу как жертве зверской гомофобии.
