- Какие у него шансы после операции? - спрашивает отец.
Врач отвечает по-немецки, очень пристально глядя в глаза Андрею, а потом Юля переводит, что доктор Лампрехт не любит говорить о шансах, но если Андрей настаивает на каких-то цифрах, то вероятность полного восстановления процентов двадцать.
- Это самый пессимистический прогноз, - объясняет Юля уже от себя. - Доктор Лампрехт, если его вынуждают прибегать к числовым оценкам, предпочитает всегда придерживаться самого плохого сценария.
- То есть, - переспрашивает Андрей, - Двадцать процентов при самом плохом сценарии?
Юля кивает. Вот ведь, а наши врачи говорили ему - семь. Семь! И намекали на то, что не стоит тратить такие большие деньги. А тут - двадцать! При том, что этот Дирк Лампрехт прямо такой уверенностью пышет, и, слушая его "двадцать", начинаешь верить во все сто.
- Я не знаю, что вам говорили врачи в России, - продолжает тему шансов и процентов доктор в русском дубляже прекрасного голоса Юли, - как они оценивали...
- Семь, - перебивает Андрей. - При самом хорошем исходе. Не больше семи.
Дирк Лампрехт цыкает и качает головой, а Андрей выдыхает, обессилено роняет голову и упирается лбом в стол.
- Вы правильно сделали, что обратились к нам, - переводит Юля немецкий текст, - У нас лучшие специалисты. - Она прерывается на выслушивание доктора, а потом продолжает. - Во многом все зависит от вашего партнера, будет ли он бороться. И тут вы - его главная поддержка. Помните, что мозг его функционирует совершенно нормально, что он все осознает, и ваше присутствие, ваши слова крайне важны. Никакого пессимизма я в своей клинике не допускаю. Даже в случаях гораздо более сложных, чем ваш.
Доктор еще говорит, что первая неделя до операции и некоторый период после будут достаточно спокойными, а вот с началом реабилитации, начнется строгий режим, процедуры, занятия. Все потому, что когда мозг снова начнет посылать правильные импульсы, а позвоночник будет готов работать, Владу буквально придется заново учиться двигаться, ходить, шевелить руками.
- Все, что касается, физической двигательной активности, - переводит Юля, - будет большой работой. Но я не хочу вас сейчас нагружать этим. Всему свое время. Давайте подготовимся к операциям.
Мы прощаемся с доктором. Он жмет руку Андрею и снова подмигивает мне. А потом мы с Юлей заполняем кипу анкет, опросников и еще черт знает каких документов. Она задает вопросы, Андрей отвечает, и Юля вписывает его слова по-немецки в нужные графы. Все это тянется бесконечно. За окном уже темнеет, больничные коридоры пустеют, свет в них приглушается. А мы все пишем, читаем договора, Юля разъясняет нам пункты, как маленьким детям. Когда мы прощаемся, она рассказывает, как быстрее добраться до дома, где мы сняли квартиру. Мы приехали на полгода, но вещей с собой взяли абсолютный минимум. Да у нас, кроме одежды и моего ноутбука, и не осталось почти ничего. Наши чемоданы ждут внизу, в регистратуре. Тут все такие вежливые, что готовы были их нам до дома довезти, да еще, наверное, по шкафам вещи разложить. Мы будем жить в типовой двухкомнатной квартире типовой многоэтажки спального района Берлина.
- Здесь идти всего минут десять, - объясняет Юля. - И пожалуйста, если вам что-то будет нужно, помимо вопросов, касающийся клиники, обращайтесь! Если захотите съездить куда-то, да мало ли что. Смотрите, - она быстрым движением достает из своей небольшой сумки карту нашего района, отмечает больницу, дом, где мы будем жить, а потом продолжает говорить, обводя места, которые упоминает, - Здесь недалеко хорошая ливанская закусочная, а вот тут, рядом, турецкое кафе. Отличный недорогой супермаркет с хозяйственными товарами. За продуктами лучше сюда, - она обводит еще одно место на карте.
- Спасибо, - благодарит Андрей, и в его голосе звучит просто смертельная усталость.
- Я на машине, - говорил Юля. - Давайте довезу вас с чемоданами. Завтра в клинику вам только к вечеру, до этого вы своего друга просто не застанете. Завтра у него насыщенный день. Так что выспитесь и будет время немного осмотреться.
Наша квартира маленькая, но светлая. Здесь есть необходимая мебель, на кухне - даже посудомоечная машина. Нормальная, в общем, квартира, побольше российских "двушек", но пустые полки и зияющие в них дыры, которые нам совершенно нечем заполнить, угнетают. Гостиная зонирована большим стеллажом, за которым стоит кровать, а отдельную комнату решено было отдать мне. Андрей настоял, потому что мне надо учиться, заниматься, чтобы по приезду сдать все тесты и продолжить учебу в школе. Мои самостоятельные занятия были главным условием, при котором отец согласился, чтобы я поехал с ним. И хотя часть нашей жизни в Берлине приходится на лето, все равно до конца неизвестно, сколько нам придется здесь проторчать.
Андрей уступает мне право первым принять душ. Когда выхожу, застаю отца уснувшим на диване прямо в одежде. Вся последняя неделя с бесконечными переговорами и сборами вымотала его. Я вообще предполагаю, что он сидел на каком-нибудь антиснотворном, потому что крайне мало спал. Я решаю не будить его.
То, что уже сутки ничего толком не ели, мы осознаем, проснувшись оба в шесть утра, раздираемые жутким чувством голода.
- Я сейчас просто умру, - говорю выходящему из душа Андрею. - Что там Юля говорила про ливанскую закусочную?
- Шесть утра, - отвечает он. - Все закрыто.
- Супермаркет?
- Шесть утра.
- Я сдохну! - начинаю стонать. - Желудок слипся.
- У меня тоже, - отвечает отец. - Ладно, пойдем, попробуем что-нибудь найти.
В шесть утра окрестности выглядят как декорация безмятежности. Серые улицы, выложенная серой плиткой аллея с аккуратно постриженными деревьями, как будто клонированными в фотошопе, незамысловатые фонтаны. Белые скамейки, велосипедные дорожки. Все сияет чистотой - даже пыли нет. Периодически, то тут, то там мелькает какой-нибудь утренний бегун или велосипедист. Тишина такая, что шуршание листьев слышно. И ничего не работает. О круглосуточных магазинах тут, по ходу, вообще не слышали. Мы шатаемся по улицам до девяти и окончательно звереем, когда наконец открывается супермаркет. Мы покупаем хлеб, сыр, какую-то колбасу, готовую пиццу, которую нужно разогреть в духовке, кучу орехов,
