Сегодня Андрей говорит мне, что останется с Владом допоздна, а я решаю пригласить Юлю на ужин.
- Дай мне немного денег? - прошу.
- Только не строй напрасных надежд, - отец лезет в задний карман джинсов, где у него всегда лежит несколько купюр.
- Да ладно уж, - пожимаю плечами, - Просто сходим, посидим...
- Она уже согласилась? - он, по-моему, ко всей этой истории относится даже серьезнее, чем я сам.
- Угу, - киваю.
- Только не провоцируй, - предупреждает, - и не компрометируй ее.
- Да ты что! - перебиваю. - Я же просто посидеть, так...
- Юр, тебе семнадцать. Ты крутой парень, но ты в чужой стране, не забывай об этом.
Я понимаю и снова киваю.
С Юлей все понятно. Она непреступна и так при этом мила, открыта и жизнерадостна, что меня аж передергивает каждый раз от ее улыбки. Мы сидим в кафе неподалеку от нашего дома и болтаем уже второй час. Юля в восторге от Андрея. А вот от меня как-то она совершенно не в восторге. То есть, все нормально, но с чего бы ни начался разговор, он всегда с Юлиной подачи приходит к отцу.
- А я тебе нравлюсь, Юль? - спрашиваю, окончательно осмелев и решив, что терять мне все равно нечего.
- В смысле, Юр? - не понимает она и снова расплывается в улыбке.
- Ну, хоть в каком-нибудь смысле, - говорю.
- Ты меня прямо в неловкое положение ставишь, - смущается она и опускает на секунду глаза. - Ты очень хороший парень...
Вот, с этих именно слов начинаются все самые фиговые разговоры.
- Симпатичный, умный, - продолжает она. - С тобой очень интересно, правда!
- А если бы мне было не семнадцать, а больше, я бы тебе мог понравиться?
- Перестань!
- Просто ты мне очень нравишься...
- Ты мне тоже, - она растягивается в улыбке.
И все бы было ничего, если бы улыбка эта не была такой, словно Юля смотрит на младенца, обоссавшего штаны, и это так мило, потому что он такая кроха!
В итоге, Юля сводит все к невинной шутке и недопониманию и, видимо, чтобы закрепить материал, платит за ужин сама, объясняя это тем, что "ну откуда у меня могут быть деньги, я ведь даже несовершеннолетний". Конечно, мне ничего не светит. Не дорос еще. Самая настоящая дискриминация по возрастному признаку. Даже здесь у них, в Европе, эти предрассудки. Ну, год же всего разницы между семнадцатью и восемнадцатью, а на деле - настоящая пропасть.
Расстроенный, я возвращаюсь и рассказываю обо всем Андрею.
- Блин, - ругаюсь, - я ей можно сказать, в любви там признался, а она еще и сама за ужин заплатила...
- Ну, положим, не то чтобы в любви, - поправляет отец.
- Да все равно! - машу рукой. - Она на меня как на ребенка смотрит. Это бесит!
Андрей сидит за столом, подперев рукой подбородок, и пристально на меня смотрит.
- Что? - спрашиваю слегка растеряно.
- Конечно, ты не ребенок, Юр, - говорит он. - Раз осмелился открыто сказать о своих чувствах, то уже ответственный мужчина. И как ты на это решился?
- Я хотел быть как ты, - отвечаю тихо, опустив глаза.
- Как я? - смеется Андрей. - Да ты что! Я всю жизнь был трусом!
- Да прям!
- Я всегда боялся, Юр, правда. И начал бояться, кажется, даже раньше, чем все нормальные дети. Сначала себя, потом окружающих, потом самолетов, потом близких отношений, потом потерять тебя... Я не пример смелости уж точно.
- Да ну тебя! - машу рукой. - Я тебе о серьезных вещах говорю, а ты... Ты иногда такой дурак, пап!
Я фыркаю и ухожу в свою комнату. О Юле теперь надо срочно забыть, а то голова взорвется. Надо возвращаться к Верке. Верка клевая, и когда-нибудь ей тоже обязательно будет двадцать семь. Тогда и мне будет уже не семнадцать. Когда-нибудь и Верка будет такой же умной, как Юля.
Проходит еще неделя. Я не появляюсь в больнице, чтобы не пересекаться там с Юлей. Не знаю, если честно, как теперь смотреть ей в глаза и о чем вообще говорить. Если для нее этот год так важен, то мне нечего ей больше сказать. Андрей передает мне от нее приветы и сообщает, что она интересовалась, как у меня дела. Я только нос ворочу. Андрей смеется надо мной. Влад демонстрирует удивительную динамику, от которой доктор Лампрехт прыгает до потолка. И отцу это придает еще больше сил, которых теперь хватит еще на одну небольшую войну.
В пятницу вечером Андрею приходит письмо по электронке, которое провоцирует долгую переписку с периодически вылетающими нецензурными словами. В итоге переписка с главным редактором какого-то центрового русскоязычного гей-издания Германии выливается в телефонный звонок.
- Я хотел узнать, - спрашивает редактор после приветствия и представления, - Вы будете участвовать в прайде в составе колонны в поддержку геев России?
- Где участвовать? - раздраженно отвечает Андрей.
- Мы можем...
- Нет! - он хочет положить трубку, но все же добавляет. - А с какого хрена я вообще должен там участвовать?
- Я просто подумал... - подбирает достойное объяснение редактор, - мы подумали, что в вашей ситуации, когда все так переживают, это было бы...
- Все? - Андрей чуть не давится злостью. - Кто все? С какого хрена переживают?
Это оказывается для отца очень неожиданным. Уйдя с головой в заботу о Владе, он перестал следить за новостями, особенно за новостями гей-порталов. А тут вдруг оказывается, что они с Владом уже давно настоящие герои первых полос. Их фотографии с завидной периодичностью появляются в интернете, быстро обрастают комментариями сочувствующих, а сбор денег на реабилитацию Влада продолжается теперь с новым рвением. И всех интересует, пойдет ли Андрей в составе русской колонны на берлинском гей-параде. Отец читает, кликает мышкой на материалы по теме, и мы чуть не лишаемся еще одного ноутбука. В конце концов, Андрей берет себя в руки, делает несколько глубоких вдохов, снова звонит этому главному редактору и сообщает, что даст интервью. Тот, кажется, готов все дела бросить и сейчас же связаться по Скайпу, но Андрей жестко обрывает его и говорит, что все разговоры завтра.
Это интервью - непростой шаг для Андрея. Состояние Влада он неохотно обсуждает даже с врачами и со мной, но, видимо, наступает момент, когда избегать разговора уже нельзя. Я знаю, как он
