- Что касается сбора денег, - объясняет Андрей, - мы никогда не просили ни о каких сборах и ни от кого ничего не получали. Более того, операции и реабилитация давно оплачены. Я благодарен всем неравнодушным, но на их месте я бы весьма настойчиво поинтересовался у организаторов данного проекта, куда пойдет собранная сумма. Явно не нам.
Всех этих активистов, из-за которых мы потеряли два отличных компа еще в России, отец вполне справедливо выставляет мошенниками. Потом ему приходится вынести, конечно, контратаку из личных вопросов и намеков на то, что, не участвуя в общественном движении, они с Владом поощряют преступную гомофобию в России и молчаливо потворствуют травле и убийствам.
- И все же вы будете настаивать на формулировке преступление на почве ненависти, когда вернетесь? - спрашивает редактор. - Вам не кажется, что за подобные нападения на гомосексуалов нужно назначать более суровое наказание...
- Чем за что? - перебивает Андрей. - Во-первых, давай говорить честно, никто не знает, из-за чего конкретно избили Влада. У него не было привычки ходить по улицам и сообщать первому встречному о своей ориентации. Во-вторых, ты так говоришь, как будто подобные нападения на натуралов происходят на почве исключительно любви, - редактор пытается вставить что-то, но Андрей уверенно продолжает. - Не думаю, что у избивающих гея ненависти намного больше, чем у тех, кто избивает натурала. Но я почти уверен, что такие нападения на гетеросексуальных мужчин происходят в разы чаще, чем на геев, даже в процентном соотношении. И если я, вернувшись в Россию, разобью лицо активисту Саше Дмитриеву, то не из-за внутренней гомофобии, а потому только, что он мудак и пидарас.
- Ну, ты груб все же... - как будто заступается редактор.
- Нет, просто очень удобно использовать людей для своих целей, прикрываясь сомнительной борьбой за равноправие. Я знаю, меня не раз, и в лицо, и за глаза обвиняли в равнодушии и преступном молчании. Но я лучше буду молчать, чем вести себя как информационная шлюха. Не надо мне ничего говорить! Саша, да и многие, и вы тоже на вашем сайте, с пеной у рта кричите, что не нужно заострять внимание на сексуальной ориентации, что не важно, гей человек, или нет, важно, хороший он или плохой. Вы призываете к равному отношению. Но как только дело касается какого-то инцидента с избиением или угрозами, на первый план сразу выходит ориентация. Да вы заголовки свои почитайте и посты Дмитриева! Вы считаете, что когда толпа нападает на гея, это страшнее такого же нападения на натурала? Я так не считаю. И если уж говорить о равенстве и непредвзятости, то наказание за избиение гея никак не может быть строже, чем за избиение гетеросексуала. Разве не так? Почему ваше равноправие пропадает, как только вы так удобно засовываете себя на место жертвы? Если бы Влад не был геем, его жизнь была бы менее достойна всей этой суеты, которую вы развели в интернете?
Я слушаю и с каждым словом все больше восхищаюсь отцом. Очень грамотно и смело он ставит на место всех этих борцов.
- Круто, - говорю, когда Андрей закрывает крышку ноутбука, - Как ты все же решился на это интервью?
- Хотел быть похожим на тебя, - отвечает он и подмигивает.
У меня такие мурашки по спине - размером с помидор, и слезы на глаза наворачиваются, поэтому чтобы их скрыть, я фыркаю как будто недовольно, одергиваю руку Андрея и говорю, что мне вообще-то надо заниматься.
*** *** ***
Мы сидим в кабинете доктора Лампрехта. Андрей с Юлей - за столом, я - чуть в стороне, на кожаном диване. Здесь как обычно пахнет свежими цветами. Уже сентябрь. Влад уже сам может есть твердую пищу. Он уверенно держит предметы, хотя это отнимает все еще много сил. Он стал похож на себя прежнего, у него отрасли волосы и скрыли уродливые шрамы на голове. Конечно, до турниров в FIFA на X-box ему далеко, он по-прежнему передвигается в коляске и не говорит. Доктор объясняет, что медленное восстановление речи может быть связано не столько с функциями мозга, сколько с шоком, который Влад перенес, валяясь в больничной койке овощем.
- Сейчас изумительное время, - говорит Дирк Лампрехт, обращаясь через Юлю к Андрею, хотя точно могу сказать, что отец прилично подтянул немецкий за те месяцы, которые мы торчим в Берлине. - Вам с Владом и сыном не помешал бы отдых. Знаете, у меня есть чудный дом в Баварии. Он сейчас пустует, и я хочу предложить вам пожить там некоторое время.
- Спасибо, - вежливо улыбается Андрей, - но мы не можем себе позволить...
- О, - взмахивает руками, словно хочет улететь, доктор, - нет-нет! Никаких денег не надо! Считайте это подарком от меня лично или бонусом от больницы за ваш оптимизм и веру в успех.
Отец выглядит растерянным и стушевавшимся. Он не привык доверять людям и принимать от них подарки. Даже здесь, даже при всей доброте наших соседей с вечными пирогами и домашними штруделями фрау Куглер, Андрей очень напрягается, когда что-то сваливается на него просто так, бесплатно. Особенно дом в Баварии и неожиданный отпуск. Впрочем, с учетом того, что у нас нет машины, а ехать с Владом другим транспортом весьма проблематично, скептицизм отца понятен.
- А я могу отвезти вас! - как будто вторгаясь на территорию моих мыслей, вступает Юля. - У меня есть машина. Небольшая, но мы все вполне поместимся. А потом, когда нужно, я заберу вас.
- Не сомневайтесь, пожалуйста, - предвидя ответ отца, говорит доктор, - Андрей, поверьте, свежий воздух и смена больничной обстановки на домашнюю поставят Влада на ноги за считанные дни. Вот увидите, обратно он уже вернется сам! Поживите там месяц! Только рекомендую вам серьезно запастись продуктами, если у вас не будет своего транспорта.
Доктор Лампрехт так открыто улыбается, что Андрею ничего не остается как согласиться. Я ликую - наконец-то и у меня какие-никакие, а все же каникулы.
Дом оказывается
