Скоро мы станем мужем и женой… Меня передёрнуло от одной мысли об этом.
- Я рад представить вам мою Мари, будущую мадам Валлин, - гордо оповестил присутствующих Рене.
Мои ладони невольно сжались в кулаки, ногти впились в кожу.
Мари… Теперь у меня отнято и имя – последнее, что ещё оставалось от прежней жизни.
- Познакомься, дорогая, с музыкантами моего оркестра. Это первая скрипка – Поль Вергелен.
Гася горькие мысли, я обернулась к гостю.
Столь звучное имя принадлежало, увы, горбатому седовласому человечку с проницательным взглядом. Он подозрительно посмотрел на меня, затем резко отвернулся и ткнул в рот вилку с кусочком сельди.
«Никаких манер», - подумала я.
- А это концертмейстер группы альтов – Даная Фиориди.
Внешность Данаи тоже оказалась далека от совершенства – она была довольно молода, но одета безвкусно и даже вульгарно. Глаза её были жирно подведены чёрным, и определённо дама пребывала в плену у порока пьянства. Она хлебала коньяк « Riply’s day» в огромных дозах.
Имена музыкантов были итальянскими, греческими, французскими, внешность различалась от жгучих брюнеток и брюнетов до бледных белобровых блондинов и блондинок, и мне так и не удалось понять, какая нация преобладает в нём.
Гости шумели, восторгались, ели, пили, произносили тосты за нашу предстоящую помолвку – а я приглядывалась к ним. Вглядывалась в каждого, пытаясь определить, кто из них смог бы стать мне в будущем… другом?.. Нет, не другом. Возможных друзей среди этой компании быть не могло. Сообщником – вот верное слово. Быть тем, кого я могла бы подкупить, заинтересовать, даже соблазнить, чтобы вырваться из своей тюрьмы. Кому я могла бы доверять. Прислушиваясь к обрывкам разговоров, я пыталась составить впечатление о каждом. Поль Вергелен был, определённо, неглуп. Он рассуждал о музыке и высказывал неординарную точку зрения на многие понятия. Подведённые глаза Данаи быстро скосились к носу, язык стал заплетаться, и я поняла, что ей довериться было бы опасно. Пара трубачей – Дантон и Яков – показались мне беспечными и легкомысленными ребятами. Они наперебой дудели друг другу в ухо и ржали, как молодые жеребцы. Я разглядывала опьянённые жующие лица, танцующие фигуры, потом они слились в безликую шумящую толпу. Уверенность в том, что замок находится во Франции, серьёзно поколебалась, так как часть гостей говорила по-испански. Проскочило и несколько немецких фраз… Но, увы, никто не говорил на моём родном языке…
- Милочка! – вдруг послышалось над ухом русское слово.
Я вздрогнула.
Передо мной стояла крикливо одетая женщина средних, а вернее сказать, неопределённых лет. Скорее всего, она тоже была из «богемы», хотя среди представленных мне музыкантов её не оказалось.
- Я художница, - шепнула она, словно это был секрет, - меня зовут Роза.
Моё внимание приковал парик на её голове. Если бы мне иметь парик…
Мысли завертелись, как шестерёнки часового механизма.
- Рене так мил, так очарователен! - защебетала Роза. – Говорят, что с музыкантами он строг, но ведь так и положено! Зато в компании ему нет равных. И как он смотрит на вас! А вот мой муж совершенно не понимает меня! – пожаловалась она.
Подхватив Розу под руку, я незаметно увлекла её на балкон.
- Не понимает? Как это, должно быть, неприятно… - посочувствовала я, осторожно разглядывая парик. Короткое чёрное «каре».
- Говорят, женщина должна часто менять свой образ, - вещала Роза, прикладываясь к бутылке мадеры, - но куда уж чаще? Одних париков у меня – целых триста штук! Когда я езжу в…
В самый разгар интересного разговора на мои плечи опустились костлявые руки.
- Спой нам, дорогая! - за спиной стоял Рене. – Мои музыканты будут аккомпанировать.
Я обернулась и увидела, что оркестранты уже расселись по своим местам на маленьком подиуме в углу залы, а остальные гости заняли небольшие уютные креслица напротив.
Триста париков! С Розой непременно нужно подружиться.
- Милая Роза! - лицемерно промолвила я. – Я несказанно рада знакомству с вами! Пожалуйста, займите вон то мягкое кресло, а чуть позже я буду счастлива продолжить нашу беседу.
Роза просияла.
- С удовольствием послушаю ваше пение! – улыбнулась она.
Подойдя к сцене, я с изумлением обнаружила, что от лоснящихся лиц, вульгарных манер не осталось и следа. Музыканты сидели строго и с достоинством. Это были те же самые люди, но… совершенно другие! Даже Даная казалась трезвее любого завзятого трезвенника. Взгляд её был чист и светел, глаза бездонны и ясны.
«Как всё это необъяснимо и странно…» - подумала я.
- Ария Дидоны из оперы Кристофа Виллибальда Глюка «Дидона и Эней», - объявил Рене своим несмазанным голосом.
И я запела. Нежный, словно сотканный из шёлка или вылитый из прозрачного хрусталя, голос вознёсся под своды старинного замка.
Все замерли.
На середине пения я заметила, как Роза встала со своего кресла, поправила парик и поспешно вышла из залы. Сердце моё оборвалось.
Ария кончилась, послышались громкие восклицания, гости повскакивали со своих мест и кинулись обнимать меня.
Я натянуто улыбалась, говорила что-то по-испански и французски, то и дело поглядывая на опустевшее место Розы.
Сейчас она «припудрит нос» и вернётся.
Но она больше не вернулась.
Глава тринадцатая
Потянулись дни, нескончаемые, похожие один на другой, отличающиеся только погодой, стоящей на дворе, и вскоре я потеряла им счёт. Моя маленькая камера в высокой башне, одинокие или с месье Рене безвкусные трапезы, потом столь же одинокие, сводящие с ума прогулки по парку… Короткие обмены фразами со слугами. Иногда выходы «в свет» - в гости к чужим для меня людям, в чьём присутствии месье Рене неизменно оживлялся, делился впечатлениями от гастролей и бесконечно острил, и чью речь я едва понимала. В основном я сидела, глупо улыбаясь или глядя в одну точку, когда надоедало делать довольный вид. А чаще всего выходила на балкон и смотрела на небо, представляя, что где-то, на другом конце Земли, на это же небо смотрит моя мама.
И это всё, чем была наполнена моя жизнь.
Напрасно питала я надежды найти союзников среди друзей и знакомых Рене. Напрасно рассчитывала хитроумными уловками разговорить слуг. Напрасно угощала Спиркса вином и дарила Таналь браслеты и перстни. Напрасно пыталась воззвать к состраданию Мишели… Все они были словно лишены сердца. Они были пунктуальны, точны, расчётливы и ответственны, но стоило мне заикнуться о чём-то, не относящемся к поручениям, как голоса их становились металлическими, ответы – односложными, глаза – пустыми. Их невозможно было ни умолить, ни подкупить, ни задобрить, ни растрогать.
Точно так же обстояло дело и с друзьями и приятелями Рене. Музыканты, к которым мы захаживали в гости, были милы в общении, но едва я делала попытку
