Первым мальчика обнаружил валторнист и музыкальный попечитель придворного оркестра Николаус Зимрок.
— Что тебе здесь надо, чертёнок?
— Хочу батюшке кое-что передать.
— И ради этого ты залез в пасть ко льву? Ну, хорошо. Твой отец где-то там...
Он неуверенно ткнул пальцем вглубь двора и тут же сам побежал туда.
С шумом покатились камни, посыпалась штукатурка, и кто-то закричал:
— Врача! Скорее! Приведите врача!
Вытащенный из-под обрушившегося обломка стены надворный советник фон Бройнинг довольно быстро пришёл в себя. Веки его дрожали, лицо было покрыто коркой запёкшейся крови и штукатуркой. Но голос звучал по-прежнему повелительно. Не терпящим возражений тоном он спросил:
— А где остальные?
— Но первым мы откопали вас, господин надворный советник.
— Тогда пусть никто не бежит за врачом. Нам здесь каждая рука нужна. Ну-ка, прислоните меня к стене и быстро назад. Ищите левее, как можно левее. Да-да, дальше, вон там. Они где-то под развалинами.
Когда последний из его людей скрылся за углом, он громко застонал и снова потерял сознание.
Очнулся он оттого, что маленький мальчик робко дёргал его за камзол. Увидев устремлённый на него взгляд, Людвиг испуганно отскочил назад.
— Чего ты так испугался? Не бойся, подойди поближе.
Людвиг сорвал с головы шапочку и осторожно приблизился к надворному советнику.
— Ты гляди-ка, а мы ведь знакомы, не так ли? Не так давно ты сидел на моём плече. Ты ведь Людвиг ван Бетховен?
— Так точно, господин надворный советник.
— Ну, зачем так официально. Тебе следовало бы поиграть с моими детьми.
Мальчик недоверчиво взглянул на него:
— Но многие дети не хотят играть со мной. Ведь я урод.
— Мои дети будут играть с тобой, дурачок. — На покрытом запёкшейся кровью лбу господина Бройнинга отчётливо обозначились глубокие складки. — Извини, я назвал тебя дурачком, а ты ведь, насколько я слышал, превосходный пианист. Знаешь, где мы живём?
— В доме с каменной шляпой священника над дверью.
— Верно, и ты можешь при случае навестить моих детей. Людвиг...
— Да? — испуганно спросил мальчик, видя, что надворный советник бессильно свесил голову.
— Людвиг, ты не мог бы...
Наверное, ему нужно было бы принести воды? Вот только где её взять?
Тут на него упала тень, и кто-то срывающимся от гнева голосом заорал:
— Что ты здесь делаешь? Бельдербуш, быстро моего придворного врача! А ну-ка, выкладывай, что ты здесь делаешь, парень? Это ворье всюду сует свой нос и тащит всё, что плохо лежит!
Людвиг в ужасе бросился бежать, и развевающийся плащ придавал ему сходство с летучей мышью, вылетевшей из прорезанной светом факелов и заревом пожара тьмы перехода.
Кладбище заполнили толпы людей, колокола непрестанно звонили, священники без устали монотонными голосами читали молитвы. Даже сбруи лошадей были сегодня в траурном убранстве. Пели придворные скопцы. Бесконечные речи производили такое же тягостное впечатление, как серое небо над головами собравшихся. Смёрзшиеся комья земли с грохотом ударялись о тринадцать гробов, а вдалеке всё ещё дымились развалины дворцового флигеля.
Под обломками рухнувшей стены погибли двенадцать человек, тринадцатый — надворный советник фон Бройнинг — скончался ночью. Таков был счёт, предъявленный страшным пожаром.
Толпа задвигалась, и монсеньор быстро зашагал к своей карете. Кучер на козлах отсалютовал бичом, один из лакеев распахнул украшенные гербом дверцы, а затем вскочил на запятки.
Людвиг уже собрался спрыгнуть с могильного камня, чтобы всё хорошенько рассмотреть. Человек с княжеской звездой на груди мельком взглянул на него и тут же проследовал дальше.
Но зато Людвиг сумел внимательно разглядеть красивую женщину, шедшую между курфюрстом и графом Бельдербушем. Её лицо напоминало маску, ни единой слёзы не скатилось по её щекам, и Людвиг знал от матери, какая это мука, когда нельзя плакать, даже если тебя постигло великое горе.
За руку она вела маленькую девочку и мальчика примерно одних лет с его братом Карлом. Людвиг уже успел разузнать кое-что о них у матери, поскольку ему разрешили играть с ними. Но теперь это было совершенно невозможно, и он медленно побрёл домой.
Там он сыграл сонату Руста и вскоре услышал шаги отца, стремительно взбегавшего по лестнице, а затем его взволнованный голос:
— Людвиг упражняется?
— Да, и очень прилежно, Иоганн.
Тогда отец буквально вбежал в музыкальную комнату:
— Упражняйся, упражняйся дальше, счастливое дитя. Тебе ведь предстоит завтра сыграть перед самим монсеньором!
— Мне, батюшка?
— Даже не знаю, как это получилось. — Иоганн нервно забегал взад-вперёд. — Вроде бы перед смертью надворный советник замолвил за тебя словечко. Во всяком случае, завтра тебе отводится роль Давида, играющего на арфе перед царём Саулом[4].
Иоганн поразился равнодушию, с которым Людвиг слушал его, а потом с таким же безразличным видом заиграл вторую часть сонаты. Лицо отца покраснело от ярости.
— Да я бы на его месте целовал мне руки и танцевал бы от радости. Лишь благодаря моим усилиям и терпению...
«Людвиг действительно ведёт себя странно, — подумала Магдалена, — но если я не вмешаюсь...»
— Людвиг! Поблагодари скорей отца! Иди поцелуи ему руку!
Мальчик чуть коснулся губами ладони Иоганна и еле слышно сказал:
— Я очень рад, батюшка. Большое вам спасибо.
— Значит, это ваш сын, — равнодушно произнёс монсеньор, даже не посмотрев на Людвига.
Отец присел в глубоком поклоне. Он сделался внезапно необычайно гибок, словно тряпичная кукла маленького Иоганна, которой дети иногда бросались друг в друга. Потом он как-то странно, будто прихлёбывая, втянул в себя воздух.
— Ваш покорный слуга, монсеньор. Позволю себе заметить, что моему Людвигу уже пять лет.
Людвиг смутился. Пять лет?..
Молодая дама с красивым кукольным лицом зябко повела плечами. Людвиг понял, что это внучатая племянница монсеньора госпожа фон Тиксис.
— Здесь, в галерее, очень холодно.
Монсеньор распахнул дверь в зал и галантно пропустил даму впереди себя. За ними последовал длинноногий полковник дворцовой стражи.
Дверь снова захлопнулась, и на пороге застыл камердинер. В зале заиграли чудесный квартет Гайдна, который едва не заглушили вялые хлопки, звон посуды и громкое звяканье столовых приборов.
Отец горделиво выпятил грудь и взволнованно заявил лакею:
— Вообще-то монсеньор хотел, чтобы мой сын сыграл уже за обедом.
— Мне монсеньор отдал совсем другое распоряжение, — равнодушно ответил лакей. — Пусть подождёт.
— Отлично! — Отец вновь уподобился тряпичной кукле, не постеснявшись низко поклониться ему.
А ведь дома он с таким презрением отзывался об этих людях. Поэтому Людвиг и преисполнился глубоким сочувствием к матери, ибо она была родом из такого же низкого сословия.
И почему он сказал, что ему пять лет? Это ведь неправда. А ещё он сказал: «Ваш покорный слуга». Так ведь выражаются именно плебеи, если, конечно, он правильно запомнил это слово.
В зал их впустили после очень
