К тому же лавка скоро закрывалась, и Людвигу предстояло провести омерзительный вечер в обществе господина директора театра Гросмана, его жены, мадемуазель Флиттнер и всех прочих, кого Бетховены, по выражению отца, «имели честь пригласить к себе домой».
Одновременно со звоном колокольчика распахнулась дверь, и внутрь вошёл человек в низко надвинутой на лоб шляпе. Под мышкой он держал футляр для скрипки.
— Чего изволите? — Людвиг чуть поклонился и выжидательно посмотрел на него.
— Выходит, мой племянник прислуживает в кондитерской лавке. — Незнакомец широко улыбнулся в ответ. — Ты ещё хоть помнишь меня, Людвиг?
— Дядюшка Франц!
— Ты смотри-ка, а ведь столько лет прошло. — Ровантини стряхнул со шляпы капли дождя. — Надеюсь, дедушку ты тоже не забыл?
— Как можно!
— Скажи мне, пекарь или кондитер, могу я у вас переночевать?
— Конечно. У нас, правда, сегодня гости и вся мебель переставлена, но ты можешь спать со мной.
— Да хоть под твоей кроватью. — Ровантини широко зевнул. — Эта проклятая почтовая карета перемолола мне все кости, как мельница. И потом, я здорово проголодался. Этот торт съедобен?
— Да мы его ко двору курфюрста поставляем! Один, два куска?
— Не меньше трёх, но режь покрупнее, старый мошенник.
Людвиг с церемонным поклоном поставил тарелку на боковой столик и, чуть разжимая губы, произнёс:
— Шесть грошей.
— Сколько? Да ты настоящий разбойник. Ты, случайно, не прячешь за спиной пистолет?
— Дай я тебе вкратце всё объясню, дядюшка Франц, — довольно улыбнулся Людвиг. — Я замещаю здесь мастера Фишера и уж никак не могу его обделить. Приходится тебя немного пощипать. Может, ты ещё и хлеб купишь?
— Нет, хлеб можно каждый день есть. Остаток торта мы возьмём домой. Запакуй мне ещё два пакета сладостей для твоих братьев, так примерно на талер.
— Дядюшка Франц!
— Хороший я клиент, правда? — Он весело подмигнул Людвигу. — Жаль, что с нами больше нет твоего деда. Он бы точно дал тебе дукат. Ладно, скажи, ты не бросил музыку? Мать как-то писала мне, что ты твёрдо намерен это сделать.
— Да нет, не получается, — после недолгих раздумий ответил Людвиг. — Сейчас я учусь играть на органе у монаха-францисканца Вилибальда Коха. Но мне он не нравится.
— Тут я могу помочь. В труппе Гросмана есть превосходный органист Христиан Готтлиб Нефе. Я с ним познакомился в Дрездене. Правда, у него мозги набекрень. Думаешь, в Лейпциге он изучал музыку? Ничего подобного, — юриспруденцию. Когда в священных стенах тамошнего университета обсуждался вопрос: «Вправе ли отец лишить сына наследства, если тот посвятил себя сцене?» — сей горбатый демон ответил отрицательно, и у профессоров от ужаса парики съехали набок. Он, как и ты, — от горшка два вершка, и жена держит его в ежовых рукавицах, но как органист он — гигант. Месяца через два-три, а может, раньше он точно будет здесь.
— А ты сколько у нас пробудешь, дядюшка Франц?
— Я устроился скрипачом в Национальный театр.
— Дядюшка Франц! — Красновато-смуглое лицо Людвига ещё потемнело от радости.
— Вот только коклюш меня донимает. — Ровантини гулко закашлялся. — А как мать себя чувствует?
— Да неважно.
— В семье Кеверих коклюш передаётся по наследству, — с издёвкой произнёс Ровантини и в подтверждение своих слов несколько раз кивнул. — Слушай, давай заманим ещё нескольких покупателей.
Он распахнул дверь и выглянул наружу.
— Дождь перестал, и люди вышли на улицу. Дай-ка я изображу крысолова из Гамельна[10]. — Он с удовольствием втянул в себя влажный воздух, приложил к плечу скрипку и наклонил голову.
Через несколько минут Людвиг восторженно воскликнул:
— Как здорово! Что ты сейчас играл, дядюшка Франц?
— Концерт ля мажор Моцарта. Какой же ты всё-таки варвар!
Людвиг конвульсивно дёрнулся. Он вдруг почувствовал неприязнь и даже вражду к Ровантини. И если уж быть до конца справедливым, к этой музыке тоже...
Явно привлечённая звуками, в лавку вошла женщина и купила хлеба. Следом тут же появилась новая покупательница, затем ещё одна.
Наконец на какое-то мгновение они остались одни.
— Дядюшка Франц!..
— Чего тебе опять? — недовольный тем, что ему помешали играть, откликнулся Ровантини.
— Это такая музыка, она словно с неба льётся... А мы под неё хлеб и сайки продаём, звеним штюберами и грошами...
— Ты прав, Людвиг. — Ровантини тут же прекратил играть. — Можешь меня теперь тоже назвать варваром. Но знаешь, стоит мне извлечь из скрипки первые звуки, как я забываю обо всём на свете. А тут ещё жар. Он у меня каждый вечер. — Он со свистом рассёк воздух смычком. — Но я хотел заманить к тебе в лавку ещё несколько жирных крыс и мышей. И я не просто сыграю, но ещё и спою, ибо это моё собственное сочинение.
Новый приступ кашля сотряс его тело, лоб покрылся бисеринками пота, щёки запали. Он прочистил горло и чуть дрогнувшим голосом сказал:
— Текст написал поэт Хёльти в день, когда врач вынес ему приговор. Вскоре он умер от чахотки. Внимание, Людвиг, приготовь свои жалкие остатки хлеба и булок.
Грустные глаза скрипача вновь засверкали. Он рывком поднял скрипку к подбородку и запел:
Так рассыплем розы по дорогеи забудем грусти и печали!Больно уж короткий срокжизни нам отпущен.Весенней пляской упоён,сегодня юноша резвится...Ровантини прошёлся вокруг лавки танцующей походкой.
Ну, а завтра ветерцветы треплет на его могиле.— Ты только посмотри, Людвиг, они же сюда валом повалили.
По его лицу расплылась довольная улыбка.
Свечи они не зажигали. Ветер разогнал тучи, и из окон открывалась великолепная картина звёздной ночи. На небосводе появилась луна, залившая крыши молочно-белым светом и окутавшая мансарды таинственно мерцающим покровом. В окне отчётливо выделялись две тени — большая и маленькая.
— Почему ты вдруг так погрустнел, дядюшка Франц? Может, у тебя несчастная любовь?
— Что ты об этом знаешь?
— Я? Да меня уже сосватали за Цецилию Фишер, но я вообще не хочу жениться. Я ведь урод, и ни одна женщина не сможет меня полюбить.
Ровантини искоса взглянул на мальчика. Лунный свет паутиной оплёл его покрытый оспинами лоб и упрямо сжатый рот. Над головой его маленького друга, изливавшего ему сейчас душу, словно возник ореол одиночества.
Тут Ровантини сам ощутил странное беспокойство, будто вот-вот должно было произойти какое-то очень важное событие. Он вспомнил людей, на чьих щеках в преддверии смерти выступали красные пятна. А сами они ещё ни о чём не догадывались.
Нет, у него всё же совсем другой случай. Смерть пока ещё вроде бы обходит его стороной. Из соседней комнаты донеслись голоса
