В музыкальную комнату вместе с ним из прихожей вошёл смертельно бледный Фишер.
— Да смилуется над нами Господь! У нас здесь самый настоящий потоп! Там... там... там! — Он показал дрожащими пальцами на порог, через который уже лилась вода.
— Быстро все наверх! — закричал взявший на себя ответственность Людвиг. — Давай, Цецилия, вперёд, а вы, господин Фишер, помогите жене нести Готтфрида. Пошли, Иоганн. А ты, мамочка, возьми Карла на руки. Я схожу посмотрю, что там происходит.
Напоследок он ещё раз взглянул на портрет деда.
Свечи погасли, и Людвигу пришлось в темноте считать ступеньки лестницы. На предпоследней у него под ногами уже плескалась вода. Он кое-как добрел до кухни, снял с крюка фонарь, взял лежащее возле очага огниво, чиркнул им, вставил горящую свечу в фонарь и пошёл обратно.
В амбаре он первым делом выглянул в окно и обомлел, увидев повсюду отливающую чёрным воду. Теперь Рейн и впрямь можно было назвать безбрежным. Слева неподвижно замерла длинная цепочка огней. В такой ситуации спасателям оставалось лишь тянуть вверх руки с факелами.
Вдруг послышались громкий треск, и хруст, на несколько минут даже заглушившие гулкие удары набата.
— Что случилось? — завопила в истерике госпожа Фишер.
Её муж боязливо втянул голову в плечи.
— Обрушились два дома. У них подмыло фундамент.
— Всемилостивейший Боже, а если тут у нас...
— Людвиг! — требовательно спросила мать. — А наш дом устоит?
— Откуда мне знать, — огрызнулся Людвиг.
— Нет, скажи правду.
— Я музыкант, а не архитектор.
— Ну хорошо. — У матери явно лопнуло терпение. — Тогда я спрошу по-другому. Что бы ты делал один?
Людвиг не сразу ответил. Он долго смотрел на фонарь, потом озабоченно пошевелил губами и, наконец, сказал:
— Ну ты же сама знаешь, мамочка.
— Значит, пойдём по крышам... — Мать резко встала с туго набитого мукой мешка.
Со вбитого в балку крюка свисала связка верёвок. Людвиг размял их, проверяя на прочность.
— Они не сгнили, Цецилия. Помнишь, как мы поднимали ими твоих кукол. Давай, Цецилия, покрепче привяжи Готтфрида к спине отца, а я то же самое сделаю с Карлом... Эй, мамочка, он у тебя со спины не сползёт? Ну хорошо. Ну-ка, Иоганн, залезай ко мне на спину — и поползли. Ничего не бойся, я знаю дорогу.
Госпожа Фишер вновь жалобно запричитала, но тут словно в ответ на её жалобы снаружи раздался страшный грохот. Людвиг ловко выпрыгнул в проем со словами:
— А теперь ты, мамочка!
Он взобрался на коньковый брус, подполз по нему к дымовой трубе, схватился за край, и тут его охватил страх. Мать почти наверняка не выдержит и сорвётся, но может быть, ему удастся убедить её, что опасность не столь уж велика.
— А ну-ка прокукарекай, Иоганн!
— Чего-чего?
— Дай своим петушиным криком остальным знать, что ползать здесь ну просто одно удовольствие. Громче, Иоганн! А утром я подарю тебе целый гульден.
Через несколько минут сзади послышался срывающийся от волнения голос матери:
— Хватит дурить, Иоганн! Кончай кукарекать.
Выходит, он хоть немного успокоил её? Людвиг набрал в грудь побольше воздуха и прохрипел:
— А ну-ка хоп, как зайцы. Сейчас мы выберемся на плоскую крышу, потом, правда, придётся ещё немного проползти по коньку, но там уже не так высоко и голова не закружится.
Когда они проделали большую часть страшного пути, Людвиг передал Иоганну фонарь. Над их головами жутко завывал ветер, но вода внизу не бурлила, и уровень её заметно снизился. Над крышами складов уже торчали концы лестниц, поставленных спасателями.
Людвиг решил, что самое худшее позади. Как же он ошибся...
Выяснилось, что мать, справившись со всеми трудностями пути, не выдержала душевных тягот.
Дети спасены — остальное не важно.
Людвиг оглянулся и увидел, что мать пошатнулась и рухнула в воду. Он тут же спрыгнул вслед за ней. На секунду мелькнула мысль, что в ледяной воде матери с её лёгкими...
Но её уже вытащили сильные мужские руки, и придворный музыкант господин Филиппарт, вместе с которым Людвиг играл в бальном зале — сколько с тех пор прошло: вечность или только час? — приказал:
— Быстро ко мне, Людвиг. Мой дом недалеко отсюда.
Тут мать открыла глаза, прищурилась, ослеплённая ярким пламенем факелов, и с неподдельным ужасом в голосе воскликнула:
— Так ведь недолго и умереть, Людвиг! Твоя одежда насквозь мокрая. Немедленно сними её.
Нефе уже стоял на хорах и, услышав за спиной шаги Людвига, прижал затылок к горбу и скривил лицо в злобной ухмылке.
— Оказалось, что без меня не так-то просто обойтись. А как там у вас дела? По слухам, вы пока разместились у Филиппартов. Но они же бедны, как...
— Очень бедны. У них всего две кровати, стол, несколько стульев, шкаф...
— Да, это была весьма необычная ночь, — перебил его Нефе. — Она смягчила сердца...
Он посмотрел вниз и с наигранным пафосом закричал:
— Ты только посмотри, какие необычные люди пришли на утреннюю службу. Как сверкают и блестят их плащи. Это же участники бала-маскарада.
Служка зажёг на алтарях свечи, прикрепил факел к шесту и поднёс его к паникадилу.
— Ничего не скажешь, впечатляющая картина, Людвиг. А вот и монсеньор к нам пожаловал. Хочет сам служить искупительную мессу. Ну, конечно, ему так и так сегодня не заснуть.
Людвиг уже хотел было спуститься вниз, чтобы сесть за орган, но горбун удержал его.
— Для тебя есть приятная новость. С сегодняшнего дня твоё месячное жалованье — сто пятьдесят гульденов в месяц. Так мне сказал граф Зальм. Впрочем, твой отец также сумел извлечь пользу из «Верноподданнейшего доклада об улучшении состава придворной капеллы». Он по-прежнему будет получать свои триста гульденов. Мне же остаётся лишь сидеть рядом с тобой за органом, ибо я впал в немилость и жалованье мне снизили на целых сто пятьдесят гульденов. Если в одном месте прибавится, в другом непременно отнимется.
— Но, господин Нефе...
— Не волнуйся, мы останемся друзьями. — Горбун обнял мальчика за плечи. — Так, а теперь приготовиться. Народ уже на коленях. Смотри, как мало надо. Выстрел из мортиры, немного воска, запах ладана — больше ничего от монсеньора не требуется. Вину свою он искупил и может спокойно и дальше играть в трик-трак. Карнавал продолжается. Слышишь, как танцует и хохочет Рейн?.. Пошли к органу.
Через несколько дней после их возвращения на старую квартиру, в одну из апрельских ночей на церкви Святого Франциска вдруг зазвонил малый колокол. Значит, священники уже
