Ничего не поделаешь, он уже наполовину оглох, и душевный порыв, заставивший его, подобно Прометею, красть у богов огонь, обернулся изрядно досаждавшими ему в последнее время желудочными коликами. Интересно, в них тоже есть какой-то тайный смысл?
Он подошёл к окну как раз в тот момент, когда мимо с гордым видом проходил Карл Черни. Видимо, он шёл к пекарю.
— Эй, бездомный щенок, ну-ка поднимись ко мне!
На пороге мальчик вежливо поздоровался:
— Доброе утро, маэстро.
— Для меня оно началось ещё вчера вечером. У тебя хорошие ноги?
— Куда прикажете сходить, маэстро?
— И ты не боишься Чёрного человека?
— Кого-кого?
— Скрипача Брайдтауэра. Он ведь мулат. Сбегай в «Золотой гриф» и вытащи его из постели за смуглые ноги, а потом схвати за курчавые волосы так, как я хватаю тебя сейчас за твои космы, и приволоки сюда, понял? Он должен опробовать новую скрипичную сонату для нашего концерта. Можешь также присутствовать.
— И слушать, маэстро?
— А как же? Или ты хочешь полировать смычок господина Брайдтауэра? Мне очень важна твоя оценка, Карл. Сегодня ночью я написал скрипичную сонату для Родольфа Крейцера, вот мы её и вставим в концерт. Как, ты ещё здесь?
Зал в Аугартене был переполнен. Музыкальные утренники, начинавшиеся обычно в восемь часов, пользовались огромной популярностью. Был прекрасный солнечный майский день, и публика валом валила на концерт, привлечённая славой молодого скрипача-мулата Джорджа Брайдтауэра, которого газеты называли «любимцем лондонских салонов».
От кружившихся вокруг его имени слухов веяло жарким дыханием африканской саванны, где бродили стада жирафов и слонов, а по ночам всё заглушал свирепый львиный рёв. Отец Брайдтауэра был самым настоящим негром, а мать — белой женщиной. Принц Уэльский отправил своего концертмейстера в отпуск, чтобы тот принял целебные ванны в Теплице и Карлсбаде. Заодно чернокожий виртуоз посетил Вену. Сейчас этот среднего роста мулат с подчёркнуто скромным видом стоял на подиуме. Его грустные глаза с бесконечной тоской смотрели куда-то вдаль.
Вот он несколько раз прошёлся пальцами по скрипке и крепко прижал её к подбородку.
Но Бетховен выжидал, лишь заметив внизу какое-то движение, провёл одной, потом другой рукой по всклокоченным волосам. Затем он поймал взгляд Жозефины и многозначительно улыбнулся, давая понять, что сегодня они играют для неё.
Жозефина согласно кивнула.
Глаза Бетховена расширились, потемнели, и он сделал знак скрипачу.
От напряжения его лицо исказила судорога. Он глубоко вздохнул.
Из-под пальцев плавно полились звуки. Он выдержал, он смог преодолеть себя, и теперь нужно приготовиться к безумной охоте за мелодиями.
Так, теперь раллентандо... Он играл совершенно раскованно, забыв о своём недуге, он был весь порыв вперёд. Его могучие, похожие на звериные лапы руки то с силой ударяли по клавишам, то, наоборот, ласково прикасались к ним. Что там себе позволяет этот субъект со своей скрипкой? Почему он никак не угонится за ним? Ну наконец-то чернокожий понял, как надо играть. Это на репетиции он мог позволить себе лениться, а на концерте...
Маленький Карл Черни стоял прислонившись к стене. Рядом на стуле сидел его отец.
— Батюшка...
— Тише, Карл, чего тебе?
— Батюшка, вон там, — мальчик вытянул дрожащую руку, — мой учитель. Он всё это сам сочинил... А я его ученик...
— Я знаю, Карл.
— Батюшка, мой учитель вчера очень хвалил меня, и между собой... мы называем его сочинение «Крейцеровой сонатой».
Раздражённые взгляды отнюдь не смутили мальчика. Через какое-то время он начал снова:
— Сейчас учитель закончит, и тогда...
Его глаза засверкали, он заранее сблизил ладони, чтобы зааплодировать первым.
Внезапно он замер, недоумённо поводя головой: хохот, свист и улюлюканье заглушили несколько хлопков.
— Батюшка... они же смеются над ним.
Рядом кто-то с откровенной издёвкой произнёс:
— Мой свояк Моцарт никогда не позволил бы себе написать такую чушь.
Другой не менее издевательским тоном сказал:
— Это всё, наверное, потому, что он наполовину глухой и не может уследить за звуками. Мы должны громче смеяться и свистеть, иначе он не услышит.
Князь Лихновски смущённо взглянул на Цмескаля, тот в ответ лишь беспомощно пожал плечами, и только Франц Брунсвик знал, что нужно делать.
Он ловко вспрыгнул на подиум, одёрнул венгерку, ободряюще похлопал по плечу Брайдтауэра, низко поклонился Бетховену и заключил его в объятия.
От неожиданности в зале смолк шум. Через несколько минут в тишине особенно отчётливо прозвучал надменный женский голос:
— Франц!
— Да, Жозефина?..
— Я хочу только сказать, что горжусь тобой, Франц.
Карл ван Бетховен пришёл к единственно возможному, по его мнению, выводу: Людвиг так и останется наивным мальчиком, ничего не понимающим в этом мире, и потому за все его дела возьмётся он, Карл, надежда их семьи, а ныне старший сборщик налогов его императорского и королевского величества, с патентом, скреплённым гербовой печатью. Вот так-то! Иоганну же дальше аптекаря не продвинуться.
Нет, Людвиг у них, конечно, гений, но уж больно непутёвый. На что он только тратит свою воистину драгоценную жизнь?! Сперва мечтал сочинить оперу, воплотившую бы в себе идеалы человечества. Нет чтобы написать оперу, которая принесла бы хороший доход. Оказывается, на такие уступки он не способен.
А теперь ещё полный провал с сонатой для скрипки ля мажор, посвящённой Родольфу Крейцеру. Что за вздорная мысль заменить скрипкой и пианино целый оркестр!
Он пробежал глазами нотные листы «Крейцеровой сонаты» и тяжело вздохнул. Он, Карл ван Бетховен, сочинит её заново, невзирая на весьма обременительные обязанности чиновника на императорской службе.
А как прикажете поступить? Как бы там ни было, но Людвиг его брат, а братья должны помогать друг другу. Издатель Зимрок в Бонне уже проявляет нетерпение, но предложить ему можно лишь изменённый вариант скрипичной сонаты, а может быть, симфонию, и то при условии, что Людвиг заставит себя написать её.
Карл взял чернильницу, бумагу и перо.
Как же обратиться к издателю?
Зимрок, правда, знал братьев Бетховен, когда они ещё бегали с сопливыми носами, но теперь Карлу, как старшему сборщику налогов, надлежит держать дистанцию, и потому лучше обратиться к нему по всем правилам этикета.
Он вывел первую фразу, и перо сразу же легко побежало по бумаге.
«Глубокоуважаемый господин!
В настоящий момент фортепьянные концерты, как, впрочем, и инструментальные произведения, аранжируются под надзором весьма одарённого композитора. Последние уже вполне пригодны для исполнения на фортепьяно как под аккомпанемент, так и соло...»
Сзади кто-то спросил:
— Скажите, господин ван Бетховен здесь?
Карл медленно повернулся. Его лицо приняло недовольное выражение. Он нарочито медленно поигрывал цепочкой своих золотых часов.
— Нет, его здесь нет.
Право, этот Стефан фон Бройнинг вконец обнаглел. Можно подумать, что на свете есть только один Бетховен.
Игнаций фон Гляйхенштейн, друг и почитатель Бетховена, познакомивший с ним Бройнинга, подтверждающе кивнул:
— Что
