— Очень сильный ребёнок, Пепи.
— А его ребёнок другим быть не может, — почти простонала Жозефина. — Но он рождён во грехе, хотя я себя грешницей не считаю.
— Я буду её очень любить, Пепи.
— Ты любишь всех моих детей, Тереза. — Жозефина подняла на неё тоскливые глаза, — но это дитя займёт особое место в твоём сердце.
— Да, Пепи, — облизав пересохшие от волнения губы, ответила сестра.
— Смотри, какой у неё пушок. — Жозефина ласково погладила новорождённую дочь по голове. — Надеюсь, ты даже без отца будешь счастлива. Зато у тебя будет настоящая мать.
— А может, Штакельберг всё же даст согласие на развод?
— Вряд ли. И потом... Я заметила это ещё в Праге и Карлсбаде... Людвиг любит меня, и тем не менее между нами пропасть. Пойми, это не его дети, они лишат его покоя, который ему необходим для творчества.
— А давай сделаем так, Пепи, — справившись с волнением, выдохнула Тереза. — Я возьму к себе детей Дейма и Штакельберга...
— И откажешься от собственной дочери? Нет, Тереза, я не согласна, я всё равно буду тревожиться за них. А его мы не будем беспокоить, пусть он никогда не узнает, что у него есть дочь, иначе...
— Если вспомнить, что он живёт лишь в нескольких шагах отсюда... Ты не слишком жестока по отношению к нему?
— В первую очередь по отношению к себе, Тереза. — Жозефина, с трудом приподнявшись, села, опираясь на спинку кровати. — Знаешь, как я назову его дочь? Минона.
— А почему?..
— Помнишь портрет дамы в старинном чепце, висевший в галерее предков в Мартонвашаре?
— Конечно.
— В роде Брунсвиков ею всегда очень гордились, и потом... согласно семейной легенде, её также зачали в грехе.
— Верно, — подтвердила Тереза. — Она незаконная дочь короля.
— И ты также королевская дочь в истинном смысле слова, моя маленькая Минона. — Жозефина нежно прижала свёрток к груди.
Бетховен вошёл, держа в правой руке цилиндр, а в левой — трость, и с поклоном произнёс:
— Ваше императорское высочество, прошу извинить за нарушение придворного этикета, но я сегодня перенёс солнечный удар.
— Я тоже чувствую себя неважно. — Эрцгерцог Рудольф пытливо всмотрелся в лицо Бетховена. — Пришлось изучать римское и церковное право и потому... Но ничего, этот летний день настолько хорош, что Виттория только улучшила радостное настроение.
Принц встал, прошёлся взад-вперёд, разминая ноги, и с силой провёл ладонью по узкому лицу, как бы снимая с него усталость и озабоченность.
— Народ и впрямь танцует на улицах, маэстро?
— И ещё как!
— Поймите меня правильно, маэстро. — Рудольф чуть усмехнулся и вновь заходил по комнате. — Разумеется, меня не может не радовать победа Веллингтона[105] при Виттории... И потом, испанцы после стольких лет героической борьбы против французских войск воистину заслужили её. Я даже надеюсь, — nomen en omen![106] — что после Москвы это явится следующим шагом на пути к окончательной виктории, но да простит мне Господь...
— Извините меня, принц. — Бетховен медленно отложил в сторону цилиндр и трость. — Об этом я как-то не подумал.
— А вы и не должны об этом думать, маэстро. Я бы и сам пустился в пляс, хотя сан архиепископа мне подобные выходки запрещает, если бы несчастная Мария-Луиза не была бы его женой. Политика — грязное дело, судьбы отдельных людей не играют в ней никакой роли...
Принц замолчал, и лишь через несколько минут Бетховен решился прервать тягостную паузу.
— Так, может быть, мы сегодня отменим урок?
— Нет, зачем же? — Глаза Рудольфа озорно блеснули. — Но сперва я хочу сам преподать вам небольшой урок, маэстро. Императрица не слишком хорошо отзывается о вас.
— Но почему?
— Вспомните о письме, отправленном вами в августе прошлого года из Теплица некоей госпоже фон Арним.
Бетховен недоумённо сдвинул кустистые брови:
— Да я уже с ней давно не переписываюсь, принц.
— Я так и предполагал, — с готовностью согласился Рудольф, — и тем не менее я должен прочесть вам письмо, своего рода corpus delicti[107].
— Моё письмо Беттине фон Арним от августа прошлого года? Да я вообще ничего не писал этой безумной бабе!
— Подождите, маэстро. Вышеупомянутая дама отправила «копию» своего письма князю Пюклер-Мускау, а он, в свою очередь, переслал её сюда. Я зачитываю: «Короли и князья могут присваивать людям звание профессора, но им не дано делать их великими, это удел духов, которые всегда выше светского сброда, и потому к ним нужно относиться с должным уважением...»
— Последняя фраза мне точно не принадлежит, — осторожно заметил Бетховен, — но вообще-то вполне возможно, что я высказывал нечто подобное Беттине Брентано, в замужестве фон Арним.
— Слушайте дальше: «Когда встречаются такая женщина, как я, и такой мужчина, как Гёте, то даже царственные особы должны чувствовать их величие. Вчера, возвращаясь домой, мы встретили всю императорскую семью...»
— В Теплице? Я её там никогда не видел.
— Поскольку вы всегда старались избегать встречи с ней. — Не переставая улыбаться, Рудольф медленно покачал головой. — А теперь я попрошу хоть немного соблюдать придворный этикет и не перебивать меня. Читаю дальше: «Мы увидели их ещё издалека. Гёте отошёл в сторону, а я надвинула шляпу поглубже на лоб, застегнула накидку и пошла прямо сквозь толпу. Князья и придворные шаркуны выстроились шпалерами, эрцгерцог Рудольф снял шляпу...»
— Но вас ведь тогда даже не было в Теплице!
— Нет, маэстро... я сейчас прикажу вызвать обер-церемониймейстера. Я знаю, вы не трус, но его вы испугаетесь, как ребёнок трубочиста. Продолжаю: «Господа узнали меня, и, к великому моему удовольствию, вся процессия продефилировала мимо Гёте, который одиноко стоял в стороне со шляпой в руке. Ну я ему потом такую взбучку задала, я была беспощадной и упрекнула Гёте во всех его прегрешениях.
Ваше императорское высочество...»
— Вообще-то я не всегда умею совладать с собой и забываю правила приличия. — Бетховен почувствовал, как в нём поднимается ярость, как она ползёт изнутри к голове, наполняя её знакомым звоном. — А почему? А потому, что я считаю себя выше светского сброда. Я как-то публично обозвал «свиньями» графа и графиню и до сих пор не извинился перед ними. Да и князю Лихновски я также не принёс извинений. Он, правда, извинился передо мной. Принц, вы единственный, кто после опубликования замечательного финансового патента продолжал выплачивать мне свою долю и потому, может быть...
— Что вы имеете в виду, маэстро? — холодно остановил его принц.
— Вы хотели исполнить
